— Довольно! — Анри била дрожь. — Что рассказал де Ту?
— Он не стал себя выгораживать, — уклончиво ответил магистрат. — Добровольное признание дает надежду на помилование. В конце концов, он никого не собирался убивать.
— Я тоже! — горячо воскликнул Сен-Марс, повернувшись к нему. — Я никогда не замышлял ничего дурного против господина де Ришелье! А переговоры с герцогом Бульонским вел Франсуа!
— Вот и расскажите об этом.
Лобардемон встал со стула, подошел к двери и постучал условным стуком. Вошел секретарь суда с бумагой и письменным прибором. Господин Главный выложил все, что знал о роли своего друга в заключении договора с Испанией, и даже подписал протокол.
Перпиньян пал двумя днями раньше.
На следующий день, двенадцатого сентября, следственная комиссия собралась уже в семь часов утра. Лобардемон зачитал «добровольные признания» маркиза де Сен-Марса, после чего в зал ввели его самого.
— Подтверждаете ли вы, что эти показания писаны с ваших слов? — спросил его прокурор.
Сен-Марс подтвердил. Его вывели в соседнюю комнату, а его место занял Франсуа де Ту.
— Признаете ли вы себя виновным в государственной измене путем сношений с заговорщиками, посягавшими на жизнь его высокопреосвященства, кардинала де Ришелье, и подготовки иноземного вторжения? — обратился к нему прокурор.
— Нет, не признаю.
— Введите господина де Сен-Марса.
Обоих поставили рядом. Суду пришлось вторично заслушать показания господина Главного. Закончив читать, Лобардемон воззрился на де Ту.
— Правда ли, сударь, что вы все это сказали? — спросил тот у Сен-Марса.
— Терпение, я вам все объясню, — быстро отвечал Анри, начинавший догадываться, что совершил непоправимое.
Де Ту был юристом; теперь он знал, что его ждет. Отпираться не имело смысла.
— Да, я знал о договоре с Испанией, хоть и не с самого начала, и всеми силами старался отвратить от этих планов господина де Сен-Марса, — твердо сказал он. И добавил тише: — Я пожертвую собой ради друга.
— Господин де Ту здесь ни при чем, он пытался сделать невозможное, чтобы не дать сбыться этому плану! — закричал опомнившийся Сен-Марс. — Это я, я во всем виноват!
— Уведите, — сухо велел Сегье. И обратился к прокурору: — Итак, сударь, вы не находите, что у нас достаточно улик против господина де Ту?
— Да, он совершил тяжкое преступление, — хмуро произнес прокурор.
Сен-Марса приговорили к смерти единогласно, де Ту — десятью голосами из двенадцати.
Сегье тотчас послал известить кардинала.
— Де Ту, де Ту, де Ту! — вскричал Ришелье, с трудом приподнявшись на постели. — Ах, господин канцлер снял с моих плеч тяжкую ношу!.. Но ведь у них нет палача! Нет палача!
Кардинала трясло, как в лихорадке. Послали за врачом. Тем временем Сегье принял свои меры: нашел человека, который согласился за сто экю поработать топором.
Вечером того же дня Сен-Марс и де Ту, исповедовавшиеся и причастившиеся, вышли на крыльцо Дворца Правосудия. Господин Главный был верен себе: в свой последний путь он отправился в красивом костюме коричневого сукна с золотыми кружевами в два пальца шириной и в черной шляпе с фазаньим пером. Де Ту был одет скромнее.
У крыльца выстроилась рота лучников во главе со своим капитаном, лионский прево тоже был здесь. Приговоренных ожидала черная карета, запряженная двумя лошадьми.
— Как, сударь, нас повезут в карете? — с напускной веселостью воскликнул Сен-Марс. — А я ожидал увидать позорную колесницу. Так вот, оказывается, как попадают на небеса!
Де Ту молчал, сжав кулаки, чтобы не было заметно, как дрожат его руки.
Палач — пожилой человек со впалой грудью, в рабочей робе и фартуке каменщика, шел за каретой, приволакивая ногу. На площади Терро уже собралась толпа, которая загудела при появлении процессии.
Сен-Марса вывели первым. Три хриплых звука трубы водворили тишину; судебный пристав зачитал приговор. Дверца кареты захлопнулась, скрыв эшафот от глаз де Ту.
Анри твердым шагом поднялся по ступеням. Вид плахи его озадачил: это был широкий столб, возвышавшийся на три фута над помостом; перед ним стояла низенькая скамеечка для колен.
Маркиз не позволил палачу прикоснуться к себе, взял у него ножницы и состриг часть своих локонов сам, обратившись затем за помощью к священнику. Прочитал молитву, встал на скамеечку, обхватив руками плаху. Палач поплевал в ладони, взял в руки топор, перехватил его половчее…
— Ну, что же ты медлишь? — окликнул его Сен-Марс. — Чего ждешь?
Топор с глухим стуком обрушился на его шею, но головы не отрубил. Палач неторопливо зашел справа, ухватил голову за волосы и стал перепиливать горло. Двумя фонтанами брызнула ярко-алая кровь; голова отскочила и упала на землю; какой-то мастеровой, стоявший в первом ряду, забросил ее обратно на эшафот.
Не обращая внимания на ропот и обидные реплики из толпы, палач раздел свою жертву до рубашки, оттащил тело в угол и прикрыл простыней. Капитан охраны открыл дверцу кареты: настала очередь де Ту.
Тот взбежал по лестнице и, по обычаю, обнял палача, стараясь не смотреть на помост, залитый свежей кровью. Он весь дрожал и, чтобы придать себе храбрости, громко запел псалом. Палач кое-как остриг ему волосы и завязал глаза.
Первый удар пришелся по лбу. Несчастный вскрикнул и завалился на левый бок, инстинктивно схватившись рукой за рану. Палач уже занес топор и отрубил бы ему руку, но его удержал священник. Второй удар сбросил казнимого на помост. Толпа завопила, засвистела. Палач, точно мясник в лавке, продолжал рубить. После пятого удара голова отделилась от тела.
Маршальшу д’Эффиа выслали в Турень; Людовик отказался выплатить ей сто тысяч экю, которые задолжал своему главному конюшему за исполнение его должности; его брата лишили бенефициев; фамильный замок срыли.
Мария де Гонзаг прислала Ришелье письмо, требуя вернуть ее письма к Сен-Марсу и прядь волос, которые ее воздыхатель хранил в своей потайной шкатулке. Кардинал раздраженно ответил, что в шкатулке господина Главного было столько женских писем и столько локонов разного цвета, что принцессе следует прислать образчики своего почерка и волос, чтобы разобрать, которые ее. Секретарь трясся от смеха, представляя себе, какое лицо будет у гордой принцессы Мантуанской, когда она получит этот ответ.
Ришелье было не до нее. После казни он немедленно выехал в Париж. Кардинал спешил, но был вынужден смирять свой неукротимый дух, загнанный в тюрьму беспомощного тела: его поезд продвигался небольшими переходами, предпочитая, где это было возможно, реки дорогам. Капитан де Тревиль и три его друга-гвардейца по-прежнему находились рядом с королем, сохраняя свои должности. Не приведи Господь, если гасконец станет новым фаворитом! Ришелье написал Людовику письмо, призывая «время от времени очищать двор от злонамеренных умов» и полагаться во всем только на министров. Ответа не последовало. Встревоженный кардинал отправил к королю Шавиньи.
