Радик присел на влажный поддон. Из глубины подкатывался к горлу комок тошноты.
– Что, укачивает? Не рыгани смотри.
– Да пошел ты.
– Рыганешь – всему двору расскажу.
– Ну и стукач.
– Кто стукач-то? За стукача ответишь.
Тима ударил веслом по воде, выбивая колкие брызги в лицо товарища.
– Э-э-э… Хорош!
– А ты базар фильтруй.
Плот вынесло на середину озера. Радик лег на живот, свесив голову с борта, буравя взглядом темную холодную глубину. Когда глубина посмотрела в ответ, мальчишка испуганно сморгнул и отпрянул.
– Как думаешь, здесь глубоко? – голос Радика подрагивал от волнения.
– Метров сто, как с куста.
– Не, не может быть. У нас девятиэтажка в поселке – вон какая, а батя говорит, что она метров тридцать, не больше.
Тима вдруг стал серьезным. Почесал колено и ответил:
– Тут в прошлом году Заяц утонул.
Тело Коли Зайцева так и не нашли. Только одежду на берегу.
Тут шальная мысль залетела Тиме в голову, он нехорошо улыбнулся и посмотрел на Радика.
– Слышь, Радист, давай я тебя плавать научу.
– Я сам как-нибудь.
– Да ты не боись, если что, я тебя вытащу. Раньше так всех плавать учили.
Он медленно поднялся, сделал шаг навстречу. Плот качнуло.
– Тима, не надо, – голос предательски задрожал. – Мы же не раньше живем, мы же сейчас…
– Да все нормально будет.
Радику стало страшно. Он боялся Тиму. Он боялся воды. Боялся скалистого берега. И даже солнце, лес, сопки и куст орешника стали чужими, пугающими, перешедшими на сторону врага. Радик мертвой хваткой вцепился в поддон.
Тима присел рядом, схватил за руку, силясь вырвать ее с корнем, стал по одному выгибать пальцы, как гвозди вытягивают клещами. И все шипел под нос: «Не ссы… Да не ссы ты… Ну чего ты ссышь?»
Наступила секунда, когда онемевшие пальцы осознали свою слабость, перестали слушаться, и Радик, зверея от страха, взвизгнул, дернулся всем телом и ударил друга локтем по лицу, в самый нос, в самый хрящ. Тот отлетел на край поддона, плот заторможенно закачался, хлебая бортами озерную воду. Хлынула кровь из разбитого носа.
Радик тяжело дышал, затравленно глядел на Тиму. Тот молча зачерпнул воду, размазал ладонью кровь по лицу. Встал, схватил весло. Взгляд – отрешенный, неживой, как из другого мира.
Замахнуться он не успел. На четверть плеча его опередил выкрик с берега:
– Плывите сюда, ушлепки!
Тима с Радиком обернулись: на берегу, спрятав руки в карманах брюк, стоял Доля со своими шакалами.
Лягушачья икра
Глаза у Кости Долинского круглые, желтые. Белесые брови сливаются с туберкулезного цвета кожей. Мясистые губы полуоткрыты. Взгляд прямой, цепкий и равнодушный.
Радик с Тимой стоят в двух шагах, на расстоянии оплеухи. Трусовато озираются, переминаются с ноги на ногу.
Доля гаденько улыбается. Доля доволен.
– Вы чего тут вообще? А?
Ребята переглядываются.
– Оглохли?
– Нет, – говорит Тима.
– А чего молчим тогда?
– Мы не молчим.
Началась игра. Самая любимая детская игра. В сильных и слабых. В победителей и побежденных. В судью и жертву. Это самая интересная детская игра. Казаки-разбойники отдыхают. Одну из немногих, дети забирают эту игру во взрослую жизнь. Нет, они не плохие и не хорошие – такова поганая человеческая натура.
– Просто покататься решили, – подал голос Радик.
– Усохни, шкет. Рот будешь открывать у стоматолога.
Шакалята довольно смеются.
– Смотри, Костя, – произносит один, – они еще и художники.
Доля обернулся, бросил взгляд на берег, на корявенькие рисунки и тут же заржал во все горло. И казалось, этот глумливый хохот исходит отовсюду: не спрятаться, не заткнуть уши.
– Айвазовские, твою мать! Бабу понюхать не терпится?
Лицо у Доли покраснело, вздулось, как пузырь bubble gum. Смех выступил слезами в уголках круглых глаз.
И оборвался внезапно.
– Короче, это наш плот и наше место.
– Мы не знали.
– Да мне плевать. Лохов учат. Ты, – он взял Радика за щеку двумя пальцами, больно потрепал и толкнул к воде, – лезь на плот.
– Зачем?
– Живее, дятел, – резкий и сильный пинок в бедро.
Радик засеменил к воде, но не удержался, поскользнулся и упал спиной в грязевую жижу.
– Чухан – он и есть чухан.
Радик неуклюже поднялся. Глаза набухли от слез. Дрожал подбородок. Болело бедро. Он вошел в воду по колено, подтянул к себе плот, обернулся…
В лицо ему полетело зеленое желе лягушачьей икры. Липко припечатало щеку, разлетаясь во все стороны черными точками головастиков.
Ребенок заревел. Стоял, опустив руки, и плакал грудью и горлом. Даже не пытался утереть с лица зеленые сопли икры.
– Живее, тебе сказали, – шакаленок на берегу вытирал руки о штанину.
Радик, плача и дрожа всем телом, вскарабкался на плот, лег и поджал под себя ноги.
– Теперь ты! – Доля поднял весло и протянул его Тиме. – Толкай плот. Со всей силы, иначе выстегну.
– Он плавать не умеет…
– Вот и научится.
Тима все сделал правильно, как ему сказали. Плот закружило от резкого толчка, вынося на середину озера. А Радик продолжал лежать и всхлипывать, не поднялся, не обернулся.
– Гудбай, персик – дозревай! – Тима, Доля и шакалята растворились в лесу.
Тянулись минуты, рыдания становились глуше, перестали дрожать плечи. В какой-то момент ребенок успокоился.
Два неподвижных существа утверждали жизнь и боль затерянного озера: мальчик на плоту и серая ящерица на береговом камне.
Другой берег
Медный крестик зацепился за медную проволоку. Радик привстал, намокшая нитка порвалась – крестик ойкнул в воду, расходясь маленькими кругами по глади озера.
Вечерело. Солнце уже не пекло – ласково лизало плечи. Прохладой и солью потянуло со стороны моря. Радик встал на плоту во весь рост и пронзительно закричал: «А-а-а-а-а-ахх». Тайга отозвалась скудным и потрепанным эхо.
Чувство болезненного одиночества заметалось в глазах. И на уровне щенячьего инстинкта ребенок ощутил свою хрупкость, свою ломкую беззащитность перед всем миром. Мальчик-с-пальчик. Один-единственный во вселенной.
Одиночество – это потеря основ. Грунтовые воды вымывают землю под домом, проседает фундамент, и все идет вкривь и вкось. Еще минуту назад нет сомнений в твердости и нерушимости. Ан нет! Неуловимое мгновение между «сейчас» и «потом». И все летит в тартарары.
