Япония
Галечный пляж был пустынным – поселок любил купаться на Песчанке в трех километрах дальше. Взрослые уже искупались и теперь загорали на пригорке. Радик с Тимой сидели на горячих камнях, вытянув ноги так, чтобы ступни окатывало теплой волной. Приятно пахло солью и водорослями.
– Того пацана Монахом кликали, – сказал Тимур.
– Почему Монахом?
– Фамилия такая – Распопов. Поп, значит. Ну а потом – Монах.
– Попа больше бы подошло, – Радик ухмыльнулся.
– Дебил, нельзя о покойниках плохо.
– Сам дебил. Ему все равно сейчас: он на небе.
– А может, и не на небе.
– Точно на небе. Я слышал, что все дети, когда умирают, сразу попадают на небо. Правило там, значит, такое.
– А может, он в букашку переродился. Или вот в эту чайку, – Тима швырнул камень в море.
Огромная жирная чайка спланировала над водой и, разбрызгивая воду широкими крыльями, присела на морскую гладь. Пронзительно закричала. Дети помолчали, а потом Радик спросил:
– Ты бы реально меня сбросил?
– Не знаю. Может, и сбросил, – Тима отвел взгляд. – Когда ты мне нос разбил, я вообще соображать перестал. Взбесился.
– Вот и не лезь больше.
Друг не ответил.
– А почему потом не вернулся?
– Доля не пускал.
Радик не поверил и засмеялся:
– Ладно, так и скажи, что зассал.
– Да я отвечаю, – голос Тимура предательски дрогнул.
В лицо подул свежий ветер, волны подернулись мелкой рябью. Вдалеке, впритирку к горизонту, уходила на боевую службу подводная лодка. Контуры ее практически размывались в солнечной дымке. Накатила большая волна, обдала пенистой влагой до колен. С криком сорвалась с места качающаяся на волнах чайка.
– Как думаешь, Тима, что там, на другом берегу? – Радик сощурился и устремил взгляд вдаль.
– Япония, что же еще.
– А какая она?
– Обычная. Только люди там маленькие и узкоглазые. Вырастают и вспарывают себе живот.
– Брехня. Зачем им живот резать.
– Обычай такой.
– А если там сейчас два таких же пацана сидят и на нас смотрят?
– И что?
– Да ничего. Просто здорово было бы. Вот именно сейчас. – Радик поднялся на ноги, приложил ко лбу ладонь козырьком, закрываясь от солнца, начал всматриваться в золотистую линию горизонта.
– Ты еще ручкой им помаши.
– Они сами нам машут.
– Иди ты…
Радик не ответил, осторожно шагнул в море. Брел медленно, чтобы не поскользнуться на острых камнях, не порезать ноги. А когда зашел по грудку, мягко оттолкнулся и поплыл, фыркая от необъяснимого восторга. Это чувство переполняло душу, хлестало носом и горлом, выходило наружу слезами. И казалось, так хорошо, так волшебно, как сейчас, ему никогда еще не было. Ушли в прошлое обиды и злость, да и само это прошлое растаяло, словно и не было его в природе. И крайне остро, до спазма в груди, до сведенных скул хотелось жить, дышать и слушать, как пульсирует в висках нерв Вселенной.
– Придурок, ты же плавать не умеешь, – кричал Тима ему в затылок.
Радик не отвечал. Просто продолжал плыть вперед навстречу набегающей волне, навстречу подводной лодке, слившейся с линией горизонта, навстречу Японии, где два мальчика на каменистом берегу стояли, вглядывались вдаль и махали ему рукой.
Год лошади
Рассказ
Урод приклеился сзади и слепил меня дальним светом. Я мигал ему аварийкой, оттормаживал – без толку, тащился, как на поводке, не обгонял и не давал оторваться. Трасса была пуста и угрюма, и первые часы нового года тянулись, как резиновый сапог, когда его натягиваешь на ногу с шерстяным носком.
Тетя Надя дремала на заднем сиденье. Я изредка поглядывал на нее в зеркальце – свет фар машины сзади очерчивал ее голову сияющим нимбом, старческие морщины на лице делались отчетливее, прикрытые глаза казались впалыми и высохшими. Она не дремала, но монументально несла себя миру в великой немоте и недвижности.
Мать позвонила часа в два ночи, когда уже отгремели салюты и фейерверки, первые бутылки легли под стол, а почищенные мандарины покрылись легкой сухой корочкой.
– Беда случилась, Игорь тетю Надю убивает, – голос у матери был возбужденный и пьяный.
– Как убивает?
– Кулаками!
– Он что, с ума сошел?
– Переклинило его. Говорит, или ее убью, или себя.
– Стоп, еще раз, по порядку.
Игорь – это мой дядя. Художник. Очень хороший художник. Тетя Надя – его мать. Но Игорь не только хороший художник. Он еще алкоголик. В запой он не уходит – проваливается, пьет много и тяжело, долго – никто не в силах остановить. Когда он допивается до истерики, тетя Надя вызывает нарколога. После капельниц Игорь спит несколько суток, иногда просыпается, пьет много воды, снова засыпает. Путает день с ночью. Потом едет в клинику и подшивается на год, но полный год никогда не выдерживает, срывается раньше. В очередной запой он рухнул за неделю до Нового года. Пропил все деньги. Стал клянчить у матери – та не дала. И тогда он ее ударил.
– Надо спасать человека, – продолжала мать. – Я все придумала. Ты сейчас заберешь тетю Надю и привезешь ее к нам, она согласна. Поживет несколько дней, придет в себя.
Мать с отцом живут в замерзшем провинциальном городке в ста пятидесяти километрах от Питера. Два часа в одну сторону, два часа обратно. Еще час до тети Нади. Я покосился на жену, на гостей.
– Чего ты молчишь?
– Я слушаю, слушаю…
– Надо спасать человека! – повторила мать еще раз. – Что скажешь?
Что я мог сказать?
Монотонность дороги убаюкивала. Хотелось спать. Еще этот урод сзади.
Я остановился на заправке, выпил кофе. Кассир с теплотой в голосе поздравила меня с праздником, я поздравил ее в ответ. Товарищи по несчастью, мы знали цену своим поздравлениям.
Урод тоже заехал заправиться. Из черного «мерина» вышел крупный мужик, но не мощный, а скорее рыхлый, коротко стриженный, с тупой мясистой челюстью. Лениво снял пистолет с топливной колонки, посмотрел на меня вопросительно. Бывает такая вопросительность с вызовом одновременно.
– С Новым годом, – сказал я.
Урод ничего не ответил, отвернулся.
Я допил кофе, смял пластиковый стаканчик и швырнул в урну. Крепко потянулся, хрустя позвонками, сел обратно в машину.
– Мы уже приехали? – спросила тетя Надя.
– Нет, на заправке. Через часик приедем.
