Нет. Только обмен взглядами, грустными и жадными. Проезжаете мимо, соприкасаясь прямой линией, и тут же в ногах колючая вялость. Ведь все решает одна секунда, одно мгновение, и либо ты доверяешь голосу собственного сердца, либо тупо спускаешься вниз.
Дикие кошки любят еще поезда дальнего следования. Как правило, едут плацкартой через несколько пролетов от тебя. Всегда едут на юг. Но в поездах Дюша обычно накачивался пивом, теряя уверенность с каждым глотком. Ну как тут подойти?
Может быть, во всем виновато движение? Эскалатор, поезд… Туда, сюда… Вот бы встретить кошку в очереди гипермаркета! Или чтобы она сняла квартиру напротив твоей. Или… Да мало ли вариантов. А сейчас так вообще тухлый номер. Митинг, «пазик», задержанная… Черт, революционерка херова!..
А может быть, все гораздо проще? Может быть, дикие кошки любят только диких котов?
– Долго еще ехать?
– Что, такая нетерпеливая?
Она ничего не ответила. Дюша помолчал и добавил:
– Пять-десять минут. Если без пробок.
– Хорошо. Спасибо.
Народ в автобусе притих, стушевался. Это поначалу все кинулись звонить, с гордостью в голосе нудеть и хвастаться. Первичный всплеск храбрости и самолюбования. А дорога стягивает скулы. Тишина внушает тревогу. Много уже таких героев повидали. Петушатся сперва, а в отделении сдуваются, как бракованный воздушный шарик.
Девушка отвлеклась от мобильного телефона, обернулась.
– Тут в сети пишут, что задерживают на сутки.
– Может, и так. Сама виновата.
– Конечно.
– А курить разрешат? – вроде не всхлипнула, но что-то просительное возникло в голосе. Глаза потухли. Подернулись мыльной пленкой.
– Вряд ли, – Дюша отвернулся.
Автобус занесло на повороте. Дюшу качнуло. Он схватился за поручень, напряг руку и удержался в полузависшем состоянии. Но коснулся бедром ее плеча.
– Аккуратнее.
– Извини.
Автобус завернул во двор 45-го отделения полиции. Остановился. Передние двери открылись, несколько сотрудников вышли в сырой петербургский вечер. Двери тут же закрылись. Пахнуло свежестью.
– Я в туалет хочу.
– Сейчас всех выведут – сходишь.
– А я сейчас хочу! Обязан сопроводить.
– Шибко грамотная, я гляжу.
– Какая есть.
Дюша повел плечами.
– Ну пошли.
Он мог не реагировать. Это не его обязанность. Должны работать местные сотрудники. Но уже бесповоротно зацепила его эта девушка.
– Куда? – это майор на выходе.
– В туалет. Невтерпеж ей.
– Быстро давайте. Пересчитать еще всех надо.
Двери заторможенно открылись.
Опять опьянил холодный воздух. Опять захотелось курить. У заднего борта автобуса девушка замялась.
– Ну, ты чего?
– Я обманула.
– Сейчас обратно в автобус закину.
– Не закинешь.
– Чой-то?
– Сама пойду.
Губы у нее влажные, рот полуоткрыт, глаза арахисовые. И смотрит, смотрит в самое нутро. Дюша сглотнул.
– Слышь, чего тебе надо?
– Отпусти, а?
– Не могу, – он помолчал, а потом добавил с глупой ухмылкой: – Закуривай пока. В отделении не дадут.
Девушка торопливо закурила. Обычная сигарета. Обычный толстый фильтр коричневого цвета. Обычная красная пачка. Все обычное, кроме нее самой. Затягивалась она жадно, кусая горький фильтр, кривя рот и сощуривая глаза. С каждой секундой взгляд становился влажным, тусклым и растерянным.
– Тебя как зовут?
– Меня не зовут, Макеев, я сама прихожу, – улыбнулась сквозь слезы.
– Э, ты хорош реветь. Ничего страшного. Завтра всех отпустят.
Она то ли всхлипнула, то ли усмехнулась:
– Я не боюсь. Так… Непривычно все это, – сглотнула.
– Все нормально будет, не парься. Но я ничего сделать не могу. Приказ сверху: всех на сутки принимать. Я бы брата не смог отмазать.
Вот сказал и тут же понял, что соврал. Смог бы брата. Еще как смог бы. Девушка посмотрела Дюше в глаза и все поняла.
– О’кей, Макей, прорвемся, – улыбнулась сквозь слезы случайной рифме.
Немного помолчали. Девушка докурила, заплевала огонек сигареты, с силой швырнула в сторону окурок.
– Сама-то за кого голосовала?
– Любопытно?
– Типа того.
Она вытерла слезы, вздорно дернула головой, надула щеки, выдохнула. Глаза засветились желтым в отблесках фонарей.
– Я не «за», Макеев. Я «против». Против императоров и фараонов. Против войны. Против боли. Против этого отделения, прости господи, полиции. Против тебя, Макеев, хоть ты мне нравишься, – поперхнулась на мгновение. – Какая разница, за кого голосовать? Ты думаешь, это нормально? Все эти митинги, менты, аресты… Ты думаешь, это добром кончится?
Дюша выдохнул:
– Все сказала?
– Вроде все.
Из автобуса начали выводить задержанных.
– Становись к этим…
– Как скажешь, Макеев.
– Меня Андрей зовут.
– Хорошо. Я запомню.
Их заводили в отделение цепочкой по одному. Она шла не в середине, но и не в конце. У самой двери дернулась, ее тут же грубо схватили за плечи, но девушка уже стояла вполоборота и кричала:
– Меня Таня зовут, слышишь, Макеев? Таня…
Потом ее втолкнули в дверь, а Дюша подумал: «Я запомню».
Он доехал до «Нарвской» и устало вышел из метро. Ночная синь тут же набилась между ресниц, сырость успокоила легкие. Он спустился с поребрика, остановился, расправил плечи и без суеты закурил. Отчего-то стало жалко самого себя. Аж до слез. Неожиданный комок обиды и никому не нужного раскаяния шевельнулся в горле. Ведь все было правильно, все, черт возьми, было правильно. Почему же так погано на душе?…
Дом совсем рядом, на улице Черных. С чувством потерянности Дюша перешел дорогу и свернул под арку. Ускорил шаг на выходе, заторопился от резкого запаха мочи, скривился и прикрыл глаза…
Удар был в лоб. Чем-то металлическим и тяжелым. Может быть, молотком.
Дюшу отбросило назад и вбок, падая, он зацепил курткой грязную стену арки, от неожиданности выдохнул сквозь зубы.
Ударился затылком об асфальт, и почти сразу же упал сумрак.
Он уже ничего не видел, только удивленно ощущал, как обшаривают его карманы, слышал, как чей-то детский голос моросит:
