– Кто там лает матерно?
– Холопи, великий государь!
– Пошто балуют и лаютца?
– С утра ездят – иззябли, ждут, когда бояре кончат дела у тебя, великий государь, с голоду, должно… огню хотят накласть, стрельцы не дают.
Вслед за Троекуровым в царскую спальню стали собираться бояре. Царь, не отвечая на поклоны бояр, приказал:
– Бояре, отпустите холопей: шумят, как в Медном бунте! Пущай за вами приезжают, когда ко всенощной зазвонят.
Царское приказание исполнили, шум затих. Бояре молчали. Царь, казалось, дремал, потом сказал слабым голосом:
– Позвал я вас, бояре, чтоб дел не заронить… а пуще валяться надо и мне скушно. Садитесь все! Укажите, кому лавки не хватит, скамьи принести.
Не тревожа царя, боярин Яков Одоевский
[253] махнул слугам молча. Скамьи внесли, покрыли коврами. Царь знал, что из-за мест может быть шум, прибавил:
– Без мест садитесь… время идет.
Царь видел огонь – спальник зажигал в стенных подсвечниках огни. У образов лампады. Бояре, садясь, сердито шептались.
– Я приказывал, – говорил царь, – чтоб были все, кто вхож в мои покои… а Тараруй где?
– Хованский, великий государь, по ся мест не вернулся из Пскова.
– Наместник… чего ему, а Воротынского я сам услал на рубеж, помню… Долгорукий Юрий
[254] в Казани. Боярин Ордын-Нащокин
[255] здесь ли?
– Тут я, великий государь!
– Подойди.
К шатру над царской кроватью с золоченой короной вверху, с откинутыми на стороны дрогильными
[256] атласами подошел просто одетый, почти бедно, боярин с худощавым лицом, с окладистой недлинной бородой.
– Как, Афанасий, наши дела со шведами?
– Ведомо великому государю, что свейский посол в дороге, скоро будет. Перемирие налажено, а договариваться станем здесь.
– Мир у нас учинен краткий, доходить надо долгого мира. Дела наши не красны…
– Кабы, великий государь, иноземцы под Ригой к неприятелю не ушли, то не нам, а им пришлось бы мир тот искать.
– Генералы Гордон
[257] и Бовман с нами, Афанасий: в них сила.
– Голов и полковников у нас мало, великий государь. Нынче замиримся, соберем в тиши иные полки, подберем командных людей, тогда у шведа отнимем то, что теперь спустим.
– Город Куконос, отбитый у них, отдать им надо, Афанасий. Знаю, иноземцы учинили измену за то, что не выпускал их за рубеж на родину.
– Волк всегда в лес глядит: не любят они нас… Тощи были – служили, подкормились – побежали.
– Шведа ухитрись, Афанасий, к долгому миру склонить… казна у нас пуста, денег взять не с кого… торговля пала.
– С послом, когда приедет, поторгуемся, как укажешь, великий государь, принять посла, а несговорен будет – отпустить или решить в сей его приезд?
– Тебе на деле виднее будет, Афанасий, гляди, как лучше… Теперь иди, готовься к переговорам, а мы тут обсудим встречу послу.
Нащокин поклонился и, осторожно шагая, вышел.
– Дьяк Алмаз Иванов!
[258] – позвал царь.
В стороне, за дьячим столом, который слуги ставили на каждом собрании, встал человек в синем бархатном кафтане, расшитом узорами, с жемчужной цепью на шее. Дьяк казался издали хмельным, а был только с волосами всклоченными и бородой такой же. Шагая тихо между сидящими боярами, подошел к царской кровати. Царь, покосясь с подушек, проговорил, кривя губы, шутливо:
– Думной дьяк, и зело разумен править делы… с волосьем же ладить не умеешь, стригся бы, что ли? Не дело говорю! Не о тебе забота нынче… Пиши, Иваныч, воеводе владимирскому, и пиши построже: «От царя, государя…» – ведаешь сам как.
– Начало ведаю, великий государь…
– «Стольнику, воеводе Матвею Сабурову… собачьему сыну…» Собачьему сыну не напишешь, конечно, а он-таки собачий сын! Сколь раз пишем – молчит. «Пишем мы к тебе, воевода, о высылке московских служилых людей к Москве… о том пишем, что володимерские помещики по ся мест на Москве не бывали, а ныне идут к нам, великому государю, свейские послы и будут на Москве в феврале месяце сего года… и ты бы по сему нашему указу стольников и стряпчих и дворян московских и жильцов, володимерских помещиков из Володимера выслал всех, бессрочно, без замотчанья!» Также, Иваныч, пиши в Суздаль о Шуйских помещиках, тако же в Юрьев-Польский и Переславль-Залесский.
– Вскорости напишу, великий государь! – Дьяк отошел к своему месту.
Царь сказал:
– Бояре, быть послам на встрече в Золотой палате. Вам, честных родов людям, нарядиться при послах и быть в золотах и шапках горлатных, как обычно.
– Повинуемся, будем, великий государь, но кого на встречу пошлешь и кто у кареты посольской едет?
– То обсудим… Теперь же разберем, как стоять во дворце… Едет к нам шведской земли королевский посланник – и имя и звание посланнику Кондрат ван Барнер… кому быть при мне в Золотой палате – боярам и окольничим потом укажу. В рындах стоять в белом атласе стольникам, дородным телом и волосом светлым – Петру князь Иванову Прозоровскому да Александру Измайлову, иных бояр назову. О послах будет довольно, иное есть… Артамон! – громко позвал царь.
Подошел в стрелецком красном кафтане пожилой боярин с подстриженной бородой, с умными глазами, неторопливо снял отороченную бобром шапку служилого, поклонился поясно. Царь кивнул ему, косясь с подушки:
– По-доброму ли в приказе, боярин?
– Все по-доброму, великий государь!
