– Я – голова, имя мое – Микифор Нелюбов!
– Добре! Говорить моим козакам посланы?
– Посланы, истинно!
– Говорите! Со мной после поговорим.
– С тобой, вор Стенька Разя, нам говорить не о чем! – сказал седой голова.
Оба они встали спиной друг к другу, опустили правую руку, каждый на рукоять пистолета, громко, поочередно, как бирючи, начали кричать:
– Донские козаки! Великий государь по моленью за вас воеводы астраханского, боярина Ивана Семеновича Прозоровского…
– Снимет с вас вины ваши и разбойные дела вам простит!
– А вы должны покинуть воровского атамана Стеньку Разю, отдать оружие стрельцам боевого воеводы боярина Якова Безобразова и идти в Астрахань!
– А где тому порука, што царь отдаст наши вины?! – крикнул есаул Ермилка Пестрый.
В ответ ему закричал старший голова:
– Порука вам – боярское слово крепкое, боярина воеводы Прозоровского!
Блестя на солнце русыми кудрями, тряся головой, громко крикнул Черноярец:
– Боярское слово нам издавна ведомо! Боярин седни надумает, а завтра передумает.
Тогда, видимо желая устрашить, звонким голосом, чуть хриповатым на низких нотах, закричал младший голова:
– Козаки! Бойтесь Бога и жалейте себя! Не кинете воровать – а воевода пришел взять город Яик, – возьмет, не ждите милости!
– Мы не боимся боярской милости! Она у нас в горбах стучит… Пущай попытает взять Яик – ожгется! – крикнул Ермилка Пестрый.
Старший стрелецкий голова петушиным голоском, срываясь и задыхаясь, кричал:
– Воевода возьмет город! Бойтесь! Переберет вас, закует в железа да в Москву в Разбойной приказ пошлет!..
Младший, помогая кричать старшему, закончил:
– В Разбойном вам изломают кости, жилы вытянут, а головы ваши на кольях будут ждать воронья!
– Наши головы на то идут! Раньше нас боярские сядут на частоколы! – ответил Черноярец.
– А ну, хлопцы! Дай я скажу…
– Говори, батько!
Разин шагнул ближе к посланцам:
– Добром зову вас, служилые люди! Закиньте служить царю – идите служить народу! У помещиков мужиков отберем, а вольной мужик даст вам хлеба и денег! Служить у нас вольно и весело…
Посланцы передвинулись, встали рядом, тряхнули головами, сказали:
– Крест царю целовали! Такое не слушим.
– Ворам служить грех!
– Царь велит вам в церковь ходить ежеденно, стоять в церкви смирно, скоморохов, ворожей в будинок
[375] не звать, в гром на реках и озерах не купатца, с серебра не мытца, олова не лить, зернью и картами не играть!
В толпе разинцев послышался смех. Разин продолжал:
– В бабки не тешиться, медведей не водить, на свадьбах песен не играть, кулачных боев не вчинать, личин не надевать, на качелях не качаться, а кто сему царскому указу ослушен будет, того казнить смертью!
Разницы смеялись громко…
Разин спросил старшего голову:
– Правду ли я сказал?
Трепля седую бороду, голова ответил:
– Хоть ты и вор, но правда твоя – такой указ всем ведом.
– Теперь, бородатый дурак, оглянись на моих козаков, которых хошь увести к царю, – живые они люди или мертвецы? Ведь для них царь-святоша такие указы пишет?.. Вы думаете, для нас надобно лишь пьянство? У нас так: кто пляшет, а кому скушно, тот плачет, а иной на кулачки с другим бьетца… Царь сошел с глузда, с попами сидя, и мыслит всему народу рты заклепать указом, да руки-ноги живому человеку связать.
– Ты, вор, разбойник, не смей нам, служилым государевым, хульно говорить о великом государе! – крикнул седой голова.
Младший переминался с ноги на ногу, молчал.
– Вам он царь, а нам псарь!
Седой плюнул и снова заговорил с разинцами:
– Козаки! Несите повинные головы к великому государю… Все вам отдастся! Честно головами послужите царю, и его государеву кореню, и боярству родовитому!
– Добра ни у царя, ни у бояр не выслужили – хребтом служили, да ребер не досчитались, – крикнул опять есаул Ермилка.
Разин сказал:
– Соколы! Много воеводские псы говорили, заслужили награду, – будем судить их на горло! Они же, ведомо мне, киргизов на нас сговаривали…
– Любо, батько!
– Будем! Хотим!
Младший голова, сняв шапку, поклонился Разину:
– Пошто грозишь, атаман? Мы не от себя, мы посланы воеводой.
Разин как бы задумался, но в это время старший голова, сорвав шапку, стукнул ею по колену, сказал:
– А знаешь ли, вор, присловье старинное: «Посла не куют, не вяжут?»
– Я бы знал то присловье, да, вишь, вы не послы, а лазутчики… – нахмурил брови, мрачно усмехнулся, двинув на голове шапку: – Послов не ковать, соколы, не вязать, а на шибеницу за горло… Гой-да!
Голов подхватили, они пробовали вытащить пистолеты. У них сорвали и сабли и пистолеты, поволокли.
– Хотим еще сказать! – кричал младший.
Разин крикнул:
– На зубцы стены над брамой
[376]. Пущай воевода зрит… Крепите город – примем бой, а баб зовите «кашу»
[377] варить на стенах и воду кипятить!
– Слышим, Степан Тимофеевич!
– Любо! Любо-о!
Воевода Яков Безобразов оправдывал свою фамилию видом и делом: с красным мясистым лицом, с серыми волосами и такой же бородой. Его крупный сизый нос низко висел над верхней безусой губой. И нравом воевода был упрям. Воюя, он никогда не осматривал сам местности, а доверял во всем лазутчикам и считал, что воинское дело знает больше всех. Кроме лазутчиков, никому не доверял, а своих воинских людей подозревал во всем худшем. Барабанным боем призвали в шатер к воеводе стрелецких голов и полуполковника. Воевода пришедшим не указал садиться, стояли перед ним, а он сидел на подушках, покрытых ковром, в широком сером опашке, в правой руке трость.
– Город Яик приказую, служилые, у воров отбить!
– Много людей, боярин, положить придетца! – ответил бородатый голова, тряхнув снятой стрелецкой шапкой.
– Тебе пошто забота о людях? Людей нет! Есть стрельцы, есть датошные солдаты, рогатники, лапотники, еще калмыки… Калмыков первыми в бой! Пустить же их со своей стороны через реку…
