– А то нам пошто?
– Пошто на Коломну?!
Все поднялись со своих мешков на ноги. Таисий так же невозмутимо продолжал:
– Мой брат, старцы, любит его дочь! – Он лезвием топора указал на старика. – Убьем женку, Григорей уйдет на сторону… у нас зарок – не быть одному без другого.
– И ты уйдешь, Архилин-трава?!
– Уйду и я… под Москвой еще застава, она вас оборотит, так легче вам брести в обрат от сих мест, чем от Москвы!
Старцы заговорили:
– На Коломну не попадем…
– А и попадем, там смертно…
– Архилин-трава, убей суку!
– Молчите вы, волчицы! – замахали старицы на молодых.
– Мы отойдем… посоветуем – жди! – сказали старцы, и все трое отошли в сторону.
Таисий с топором в руке ждал. Сенька тоже стоял не двигаясь. Улька стояла по-прежнему, только по лицу у ней текли слезы. Старики подошли, сели на свои мешки, один сказал:
– Атаман, ватага старцев порешила тако – Улька идет меж стариц и будет в дороге с ними ж везде… Коли Григорей избрал ее – той воли мы ни с кого не снимаем… А в городу, где добрый постой уладим, там и пущай сходятся для ложа.
– Мудро рассудили! Пусть будет так.
Все поднялись, навесили мешки, и ватага побрела с пением:
Не прельщуси на все благовонны цветы,
Отращу я свои власы
По могучие плечи,
Отпущу свою бороду по белые груди…
Часть вторая
1. Царь и Никон
В пыльном тумане померкло солнце. Люди копошились в пыли, чихали, кашляли, отплевывались. Широкими деревянными скребами сгребали на стороны в канавы, где гнила всякая падаль, дорожный песок и пыль. Иные за ними мели, чтобы было гладко… ямы ровняли, ругались негромко:
– Штоб ему, бусурману, как поедет зде, ребро сломить!
– Не бусурман он! Православный, грузинской
[163], в недавни годы к нашим в потданство объявился.
– Вы, черти у Бога нашего! Работай больше, говори меньше: стрельцы близ – доведут, палками закусите!
Недалеко трещало дерево – стрельцы ломали ненужные постройки или такие, которые загораживали проезд в Москву грузинскому царю.
Июня, в 18-й день, 1658 года усердно чистили московские улицы и закоулки, а по площадям, крестцам и людным улицам, поколачивая в барабан, ходили бирючи, кричали зычно:
– Народ московский! Великий государь, царь и великий князь всея Русии, самодержец Алексий Михайлович указал: «В Китае, в Белом городе и Земляном валу – в улицах, которыми идти грузинскому царю Теймуразу, и на пожаре
[164] шалаш харчевников, и полки, и скамьи торговые, и мостовой лес
[165] и в тележном ряду прибрать все начисто. И в Китае-городе, во рву, что внизу церковь Живоначальныя Троицы – лавки, которые без затворов пусты, – сломать и мостовой лес, по тому ж все прибрать, чтобы везде было стройно
[166]». И великий же государь указал: «На встрече грузинского царя у Жилецкой у Осипова сотни, Сукина, быть голове Михаилу Дмитриеву».
Были на встрече против грузинского государства царя Теймураза Давыдовича стольники комнатные, шестнадцать человек. Да с выборного сотнею князь Иван Федоров сын Лыков, а в сотне у него было стольников двадцать восемь человек. Головы у стольников: князь Алексей Андреев сын Голицын – у него в сотне восемьдесят пять человек. Никита Иванов сын Шереметев – у него в сотне семьдесят девять человек. У стряпчих
[167] князь Иван, княж Борисов, сын Репнин
[168] – у него в сотне девяносто четыре человека. Солдатские полковники с полками: Аггей Алексеев сын Шепелев
[169], Яков Максимов сын Колюбакин.
Июля, в шестой день, великий государь царь Алексий Михайлович указал подданному своему грузинскому царю Теймуразу Давыдовичу на приезде свои великого государя пресветлые очи видеть и у стола быть в Грановитой палате. В этот день приказано было не торговать и не работать, нарядиться в чистое платье: «у кого что есть праздничного». Нищим указано настрого: «Рубы худые не казать! Мохрякам божедомам на улицах не сидеть, не лежать, а быть на своих “божедомных дворах”
[170]!»
Во время въезда царя грузинского народ залезал на тын, на балконы и крыши домов.
– Гляньте! Бородатой грузинской царь, а борода, вишь, длинна да курчава…
– Бог ума не дал, пальцем не тычь, сами видим!
– В своей, вишь, корете едет!
– Чай, он не мохряк, а царь!
– Браты, а хто у его пристав?.
– Боярин Хилков
[171] – князь!
– Де-е-тки-и!
– Чого тебе, дедко?
– Перед коретой чужеземного царя хто скачет?
– Голова стрелецкой, Артемон Матвеев!
[172]
– Ой, а быдто он молочше был?
– Ты старишь – и мы с тобой!
– Эй, задавят! Сколь их в цветной-то крашенине?
