– Замест хлеба кнут?!
– Затихнем, как уберут изменников да медные деньги-и!
– Пущай царь выдаст нам Милославских, Ртищева Феодора-а тож!
– На Ртищева с Польши давно листы были!
– На Феодора лихие поклеп навели! Лжа на Феодора, детушки… Про пастыря еще скажу: коли пастырь добер, то кусочек перепадет лишний овце хлебца!
– Докормили по гроб!
– С голоду дохнем!
– Когда волками стали, овец меж нас не ищи-и!
– Князь Иван, эй!
– Слушаю вас, детушки! Слушаю, на ус мотаю!
– Мотай, да во Пскове баб не имай!
– Сказовают, как наместником был во Пскове, полгорода баб да девок перепортил!
– Навет, навет, навет! Детушки, старик ведь я, старик! Андрюшка мой таки баловался, так сын большой – где укажешь?
– Ой, бедовый – тоже грешен!
– Черт овец давит – на волка слава идет, на Андрюшку!
Князь Иван вспотел, снял с головы стрелецкого начальника шапку, расправил русую бороду лопатой, развеянную на груди, и, пригнувшись, перетянул через седло на гриву коня тучный живот. Чалдар
[240] на его вороном коне сверкал лалами и изумрудами, заревом на князе горел под вечерним солнцем золотный парчевой кафтан. Обтерев цветной ширинкой пот с головы, князь сказал ближним, сгрудившейся кругом толпе:
– С женками грех не велик, детушки! Коя женка заветца, ежели ей мужика не надо?
– Верно-о!
– Не надо мужика? Иди в монастырь, а они на глазах и стриженые с монастыря за мужиками бегают.
– Бывает, князь Иван!
– Со всей Сибири да из Тобольска епископы жалуютца патриарху, а паче царю, «что-де многие черницы с монастырей бегут, не снимая чернецкого платья, по избам ходят и детей приживают с приголубниками своими», а за то про то и грех мой кинем о Пскове! Што вот сказать от вас государю? Дело неотложное, детушки! Будете ли смирны?
– Смиримся, как изменников даст!
– Сами придем на Коломну, у него искать будем!
– Бу-удем!
– Налоги, детушки, бойтесь! Своевольство помирите! Заводчиков не слушайте!
– Наша сказка царю такова – сами придем и Шоринова парнишку приведем!
– Он про батьку скажет, изменника, да иных назовет!
Крики разрастались:
– Назовет! Назовет!
– Да мы и сами знаем, а царь пущай послухает!
Хованский надел шапку, махнул стрельцам:
– На Коломенскую!
Они, повернув лошадей, медленно поехали, толпа расступилась, кто-то крикнул:
– Вот бы, товарыщи! Хованского князя царем – добер князь!
– А живого царя куда денешь?
– Эй, вы! Буде о царях – смышляй телегу. Лучка Жидок в передок.
– Письмо у Лучки Жидкого! Гляди в оба.
– С Шориновым парнишкой и Лучку в телегу!
Толпа лавой потекла на Коломенскую дорогу, но толпа не вся двинулась в Коломенское, на Красной площади людей было довольно. Скамья опустела. Ногаев ушел с толпой в Коломну, пропойца – искать кабака.
На скамью, где читали письмо, встал Таисий.
– Ватаман говорит! Чуйте-е…
– Люди московские! Вы кричали – Хованский, князь Иван желанный вам царь! – хрипло, но громко сказал Таисий.
Все молчали вместо ответа.
– Вы желали Хованского, а не подумали, чего желать хорошего от боярина! Подумайте – кто разоряет вас? Боярин! Пятую деньгу с ваших животов кто тянет? Боярин! Куда же идет эта пятая деньга? Идет она на пиры боярские да на войну… Война – прямой урон и головам вашим и прибыткам!
– Правильно, ватаман!
– Не зови народ на гиль! Худо будет тебе и народу-у! – крикнул кто-то из толпы.
Таисий продолжал, не обращая внимания на супротивников:
– Вы видите сами! Бояре дотла разоряют мужиков, посадских и мелкий торговый люд! Ежели хотите искать – когда тому время придет – иного царя, то ищите того, кто смерду и холопу волю даст! У царя из бояр не ищите счастья себе! Счастье ваше в свободе от кабалы! Боярин той воли дать не мочен… Боярину отпустить вас едино, что лошадь у тяглой телеги отпрячь, – вы та лошадь, отпряг – телегу тащи на себе-е!
– Хо-хо-хо! Правда!
– Верно, атаман!
– Бояре работать гнушатся… воюют тоже худо, мешают один другому, боятся чужой славы, удачи и головы ваши ронят впусте!
– Говоришь ладно, но ужели боярин сам будет землю орать?!
– Без вас, мужики, холопы и вы, торговые люди, бояре – как тараканы на снегу!
– Бояр не будет, царя тоже, – кто зачнет войско назрить и государить?
– Сами тому научитесь! Меж себя удалых изберете…
– Эй, парень! К смуте народ зовешь!
– Заткните глотки тем, кто мешает для вас правду сказать! Государить зачнет тот, кто с вас кабалу снимет, волю вам даст! Медные деньги вас оголодили, а кто их выдумал? Бояре! Кто кроет тех, что делают фальшивые деньги? Бояре!
– Милославские! Ведомо, кто воров кроет за посулы!
– Бояре думают из веков так – чем вы голоднее, тем плодливее. Самый злой к своему страднику помещик радуется, когда у мужика семья растет. Лишнего человека, ежели самому не надобен, можно продать в кабалу.
– Оно верно – продают!
– Но вы – люди! Имя имеете, вас крестили попы, а вас, как скотину, на Мытном дворе загоняют платить за постой, за труд, и труд ваш отбирают! Захотят – угонят на бойню, и вы, как скот, покорно бредете!
Толпа молчала, кто получше одет – уходили с площади. Таисий хрипло кричал:
– Развели семью! Побежал от боярина мужик, семья осталась. По семье у кого из вас душа не болит! А вернулся к семье, бьют батоги, в тюрьму кидают, потом снова работай на боярина, пока не помрешь. Идете к царю за правдой – не ищите! Требуйте ее… Царь законом держится, тот закон царев для вас – тюрьма, дыба и кнут! Для вас, малых людей, у царя правды нет!
– Слышим тебя, атаман! Понимаем!
– Идем громить боярские дома-а!
Таисий устал, и без Сеньки пусто и грустно было кругом. «Мало отдохнуть, а там на Коломну! Не ладно идут люди, руки пусты, будто с крестным ходом. Эх, будь что будет! Всякая кровь новый бунт родит…»
На белесом горизонте, отводя ветки кустов, подняв голову, Таисий по тропам стороной обходил Облепихин двор. Улька заметила остроносое лицо в дьячей шапке, по короткой бороде клином, по волосам, завитым на концах, и по всему обличью признав Таисия, скрылась в кусты за тын. Спустя час из кустов с того места, где была Улька, раздались удары в тонкое железо:
