Двое полицейских провели мимо нее Самойлова; он шел, сунув
одну руку в карман, а другой приглаживая свои рыжеватые волосы.
Его провожала толпа рабочих, человек в сотню, погоняя
полицейских руганью и насмешками.
- Гулять пошел, Гриша! - крикнул ему кто-то.
- Почет нашему брату! - поддержал другой. - Со стражей
ходим…
И крепко выругался.
- Воров ловить, видно, невыгодно стало! - зло и громко
говорил высокий и кривой рабочий. - Начали честных людей таскать…
- Хоть бы ночью таскали! - вторил кто-то из толпы. - А то
днем - без стыда, - сволочи!
Полицейские шли угрюмо, быстро, стараясь ничего не видеть и
будто не слыша восклицаний, которыми провожали их. Встречу им трое рабочих
несли большую полосу железа и, направляя ее на них, кричали:
- Берегитесь, рыбаки!
Проходя мимо Власовой, Самойлов, усмехаясь, кивнул ей
головой и сказал:
- Поволокли!
Она молча, низко поклонилась ему, ее трогали эти молодые,
честные, трезвые, уходившие в тюрьму с улыбками на лицах; у нее возникала
жалостливая любовь матери к ним.
Воротясь с фабрики, она провела весь день у Марьи, помогая
ей в работе и слушая ее болтовню, а поздно вечером пришла к себе в дом, где
было пусто, холодно и неуютно. Она долго совалась из угла в угол, не находя
себе места, не зная, что делать. И ее беспокоило, что вот уже скоро ночь, а
Егор Иванович не несет литературу, как он обещал.
За окном мелькали тяжелые, серые хлопья осеннего снега.
Мягко приставая к стеклам, они бесшумно скользили вниз и таяли, оставляя за
собой мокрый след. Она думала о сыне…
В дверь осторожно постучались, мать быстро подбежала, сняла
крючок, - вошла Сашенька. Мать давно ее не видала, и теперь первое, что
бросилось ей в глаза, это неестественная полнота девушки.
- Здравствуйте! - сказала она, радуясь, что пришел человек и
часть ночи она проведет не в одиночестве. - Давно не видать было вас. Уезжали?
- Нет, я в тюрьме сидела! - ответила девушка улыбаясь. -
Вместе с Николаем Ивановичем, - помните его?
- Как же не помнить! - воскликнула мать. - Мне вчера Егор
Иванович говорил, что его выпустили, а про вас я не знала… Никто и не сказал,
что вы там…
- Да что же об этом говорить?.. Мне, - пока не пришел Егор
Иванович, - переодеться надо! - сказала девушка, оглядываясь.
- Мокрая вы вся…
- Я листовки и книжки принесла…
- Давайте, давайте! - заторопилась мать.
Девушка быстро расстегнула пальто, встряхнулась, и с нее,
точно листья с дерева, посыпались на пол, шелестя, пачки бумаги. Мать, смеясь,
подбирала их с пола и говорила:
- А я смотрю - полная вы такая, думала, замуж вышли,
ребеночка ждете. Ой-ой, сколько принесли! Неужели пешком?
- Да! - сказала Сашенька. Она теперь снова стала стройной и
тонкой, как прежде. Мать видела, что щеки у нее ввалились, глаза стали
огромными и под ними легли темные пятна.
- Только что выпустили вас, - вам бы отдохнуть, а вы! -
вздохнув и качая головой, сказала мать.
- Нужно! - ответила девушка вздрагивая. - Скажите, как Павел
Михайлович, - ничего?.. Не очень взволновался?
Спрашивая, Сашенька не смотрела на мать; наклонив голову,
она поправляла волосы, и пальцы ее дрожали.
- Ничего! - ответила мать. - Да ведь он себя не выдаст.
- Ведь у него крепкое здоровье? - тихо проговорила девушка.
- Не хворал, никогда! - ответила мать. - Дрожите вы вся. Вот
я чаем вас напою с вареньем малиновым.
- Это хорошо бы! Только стоит ли вам беспокоиться? Поздно.
Давайте, я сама…
- Усталая-то? - укоризненно отозвалась мать, принимаясь
возиться около самовара. Саша тоже вышла в кухню, села там на лавку и, закинув
руки за голову, заговорила:
- Все-таки, - ослабляет тюрьма. Проклятое безделье! Нет
ничего мучительнее. Знаешь, как много нужно работать, и - сидишь в клетке, как
зверь…
- Кто вознаградит вас за все? - спросила мать. И, вздохнув,
ответила сама себе:
- Никто, кроме господа! Вы, поди-ка, тоже не верите в него?
- Нет! - кратко ответила девушка, качнув головой.
- А я вот вам не верю! - вдруг возбуждаясь, заявила мать. И,
быстро вытирая запачканные углем руки о фартук, она с глубоким убеждением
продолжала: - Не понимаете вы веры вашей! Как можно без веры в бога жить такою
жизнью?
В сенях кто-то громко затопал, заворчал, мать вздрогнула,
девушка быстро вскочила и торопливо зашептала:
- Не отпирайте! Если это - они, жандармы, вы меня не
знаете!.. Я - ошиблась домом, зашла к вам случайно, упала в обморок, вы меня
раздели, нашли книги, - понимаете?
- Милая вы моя, - зачем? - умиленно спросила мать.
- Подождите! - прислушиваясь, сказала Сашенька. - Это,
кажется, Егор…
Это был он, мокрый и задыхающийся от усталости.
- Ага! Самоварчик? - воскликнул он. - Это лучше всего в
жизни, мамаша! Вы уже здесь, Сашенька?
Наполняя маленькую кухню хриплыми звуками, он медленно
стаскивал тяжелое пальто и, не останавливаясь, говорил:
- Вот, мамаша, девица, неприятная для начальства! Будучи
обижена смотрителем тюрьмы, она объявила ему, что уморит себя голодом, если он
не извинится перед ней, и восемь дней не кушала, по какой причине едва не
протянула ножки. Недурно? Животик-то у меня каков?
Болтая и поддерживая короткими руками безобразно отвисший
живот, он прошел в комнату, затворил за собою дверь, но и там продолжал что-то
говорить.
- Неужто восемь дней не кушали вы? - удивленно спросила
мать.
- Нужно было, чтобы он извинился предо мной! - отвечала
девушка, зябко поводя плечами. Ее спокойствие и суровая настойчивость
отозвались в душе матери чем-то похожим на упрек.
«Вот как!..» - подумала она и снова спросила:
- А если бы умерли?
- Что же поделаешь! - тихо отозвалась девушка. - Он все-таки
извинился. Человек не должен прощать обиду.
- Да-а… - медленно отозвалась мать. - А вот нашу сестру всю
жизнь обижают…
- Я разгрузился! - объявил Егор, отворяя дверь. - Самоварчик
готов? Позвольте, я его втащу…
Он поднял самовар и понес его, говоря:
- Собственноручный мой папаша выпивал в день не менее
двадцати стаканов чаю, почему и прожил на сей земле безболезненно и мирно
семьдесят три года. Имел он восемь пудов весу и был дьячком в селе
Воскресенском…
- Вы отца Ивана сын? - воскликнула мать.
