- Ничего я тебе не скажу! - заговорил хохол, тепло лаская
враждебный взгляд Весовщикова грустной улыбкой голубых глаз. - Я знаю - спорить
с человеком в такой час, когда у него в сердце все царапины кровью сочатся, -
это только обижать его; я знаю, брат!
- Со мной нельзя спорить, я не умею! - пробормотал Николай,
опуская глаза.
- Я думаю, - продолжал хохол, - каждый из нас ходил голыми
ногами по битому стеклу, каждый в свой темный час дышал вот так, как ты…
- Ничего ты не можешь мне сказать! - медленно проговорил
Весовщиков. - У меня душа волком воет!..
- И не хочу! Только я знаю - это пройдет у тебя. Может, не
совсем, а пройдет!
Он усмехнулся и продолжал, хлопнув Николая по плечу:
- Это, брат, детская болезнь, вроде кори. Все мы ею болеем,
сильные - поменьше, слабые - побольше. Она тогда одолевает вашего брата, когда
человек себя - найдет, а жизни и своего места в ней еще не видит. Кажется тебе,
что ты один на земле такой хороший огурчик и все съесть тебя хотят. Потом,
пройдет немного времени, увидишь ты, что хороший кусок твоей души и в других
грудях не хуже - тебе станет легче. И немножко совестно - зачем на колокольню
лез, когда твой колокольчик такой маленький, что и не слышно его во время
праздничного звона? Дальше увидишь, что твой звон в хору слышен, а в одиночку -
старые колокола топят его в своем гуле, как муху в масле. Ты понимаешь, что я
говорю?
- Может быть - понимаю! - кивнув головой, сказал Николай. -
Только я - не верю!
Хохол засмеялся, вскочил на ноги, шумно забегал.
- Вот и я тоже не верил. Ах ты, - воз!
- Почему - воз? - сумрачно усмехнулся Николай, глядя на
хохла.
- А - похож.
Вдруг Весовщиков громко засмеялся, широко открыв рот.
- Что ты? - удивленно спросил хохол, остановившись против
него.
- А я подумал - вот дурак будет тот, кто тебя обидит! -
заявил Николай, двигая головой.
- Да чем меня обидишь? - произнес хохол, пожимая плечами.
- Я не знаю! - сказал Весовщиков, добродушно или
снисходительно оскаливая зубы. - Я только про то, что очень уж совестно должно
быть человеку после того, как он обидит тебя.
- Вот куда тебя бросило! - смеясь, сказал хохол.
- Андрюша! - позвала мать из кухни.
Андрей ушел.
Оставшись один, Весовщиков оглянулся, вытянул ногу, одетую в
тяжелый сапог, посмотрел на нее, наклонился, пощупал руками толстую икру.
Поднял руку к лицу, внимательно оглядел ладонь, потом повернул тылом. Рука была
толстая, с короткими пальцами, покрыта желтой шерстью. Он помахал ею в воздухе,
встал.
Когда Андрей внес самовар, Весовщиков стоял перед зеркалом и
встретил его такими словами:
- Давно я рожи своей не видал…
Ухмыльнулся и, качая головой, добавил:
- Скверная у меня рожа!
- А что тебе до этого? - спросил Андрей, любопытно взглянув
на него.
- А вот Сашенька говорит - лицо зеркало души! - медленно
выговорил Николай.
- И неверно! - воскликнул хохол. - У нее нос - крючком,
скулы - ножницами, а душа - как звезда.
Весовщиков взглянул па него и усмехнулся.
Сели пить чай.
Весовщиков взял большую картофелину, круто посолил кусок
хлеба и спокойно, медленно, как вол, начал жевать.
- А как тут дела? - спросил он с набитым ртом. И, когда
Андрей весело рассказал ему о росте пропаганды на фабрике, он, снова сумрачный,
глухо заметил:
- Долго все это, долго! Скорее надо… Мать посмотрела на
него, и в ее груди тихо пошевелилось враждебное чувство к этому человеку.
- Жизнь не лошадь, ее кнутом не побьешь! - сказал Андрей.
Весовщиков упрямо тряхнул головой:
- Долго! Не хватает у меня терпенья! Что мне делать? Он
беспомощно развел руками, глядя в лицо хохла, и замолчал, ожидая ответа.
- Всем нам нужно учиться и учить других, вот наше дело! -
проговорил Андрей, опуская голову. Весовщиков спросил:
- А когда драться будем?
- До того времени нас не однажды побьют, это я знаю! -
усмехаясь, ответил хохол. - А когда нам придется воевать - не знаю! Прежде,
видишь ты, надо голову вооружить, а потом руки, думаю я…
Николай снова начал есть. Мать исподлобья незаметно
рассматривала его широкое лицо, стараясь найти в нем что-нибудь, что помирило
бы ее с тяжелой, квадратной фигурой Весовщикова.
И, встречая колющий взгляд маленьких глаз, она робко двигала
бровями. Андрей вел себя беспокойно, - вдруг начинал говорить, смеялся и,
внезапно обрывая речь, свистал.
Матери казалось, что она понимает его тревогу. А Николай
сидел молча, и, когда хохол спрашивал его о чем-либо, он отвечал кратко, с
явной неохотой.
В маленькой комнатке двум ее жителям становилось душно,
тесно, и они, то одна, то другой, мельком взглядывали па гостя.
Наконец он сказал, вставая:
- Я бы спать лег. А то сидел, сидел, вдруг пустили, пошел.
Устал.
Когда он ушел в кухню и, повозившись немного, вдруг точно
умер там, мать, прислушавшись к тишине, шепнула Андрею:
- О страшном он думает…
- Тяжелый парень! - согласился хохол, качая головой. - Но
это пройдет! Это у меня было. Когда неярко в сердце горит - много сажи в нем
накопляется. Ну, вы, ненько, ложитесь, а я посижу, почитаю еще.
Она ушла в угол, где стояла кровать, закрытая ситцевым
пологом, и Андрей, сидя у стола, долго слышал теплый шелест ее молитв и
вздохов. Быстро перекидывая страницы книги, он возбужденно потирал лоб, крутил
усы длинными пальцами, шаркал ногами. Стучал маятник часов, за окном вздыхал
ветер.
Раздался тихий голос матери:
- О, господи! Сколько людей на свете, и всяк по-своему
стонет. А где же те, которым радостно?
- Есть уже и такие, есть! Скоро - много будет их, - эх,
много! - отозвался хохол.
21
Жизнь текла быстро, дни были пестры, разнолицы. Каждый
приносил с собой что-нибудь новое, и оно уже не тревожило мать. Все чаще по
вечерам являлись незнакомые люди, озабоченно, вполголоса беседовали с Андреем и
поздно ночью, подняв воротники, надвигая шапки низко на глаза, уходили во тьму,
осторожно, бесшумно. В каждом чувствовалось сдержанное возбуждение, казалось -
все хотят петь и смеяться, но им было некогда, они всегда торопились. Одни
насмешливые и серьезные, другие веселые, сверкающие силой юности, третьи
задумчиво тихие - все они имели в глазах матери что-то одинаково настойчивое,
уверенное, и хотя у каждого было свое лицо - для нее все лица сливались в одно:
худое, спокойно решительное, ясное лицо с глубоким взглядом темных глаз,
ласковым и строгим, точно взгляд Христа на пути в Эммаус.
