- Вот и пришел… и дома! - забормотала она, растерявшись от
неожиданности, и села.
Он наклонился к ней бледный, в углах его глаз светло
сверкали маленькие слезинки, губы вздрагивали. Секунду он молчал, мать смотрела
на него тоже молча.
Хохол, тихо насвистывая, прошел мимо них, опустив голову, и
вышел на двор.
- Спасибо, мама! - глубоким, низким голосом заговорил Павел,
тиская ее руку вздрагивающими пальцами. - Спасибо, родная!
Радостно потрясенная выражением лица и звуком голоса сына,
она гладила его голову и, сдерживая биение сердца, тихонько говорила:
- Христос с тобой! За что?..
- За то, что помогаешь великому нашему делу, спасибо! -
говорил он. - Когда человек может назвать мать свою и по духу родной - это
редкое счастье!
Она молча, жадно глотая его слова открытым сердцем,
любовалась сыном, - он стоял перед нею такой светлый, близкий.
- Я, мама, видел, - многое задевало тебя за душу, трудно
тебе. Думал - никогда ты не помиришься с нами, не примешь наши мысли, как свои,
а только молча будешь терпеть, как всю жизнь терпела. Это тяжело было!..
- Андрюша очень много дал мне понять! - вставила она.
- Он мне рассказывал про тебя! - смеясь, сказал Павел.
- Егор тоже. Мы с ним земляки. Андрюша даже грамоте хотел
учить…
- А ты - сконфузилась и сама потихоньку стала учиться?
- Уж он подглядел! - смущенно воскликнула она. И,
обеспокоенная обилием радости, наполнявшей ее грудь, предложила Павлу: -
Позвать бы его! Нарочно ушел, чтобы не мешать. У него - матери нет…
- Андрей!.. - крикнул Павел, отворяя дверь в сени. - Ты где?
- Здесь. Дрова колоть хочу.
- Иди сюда!
Он пришел не сразу, а войдя в кухню, хозяйственно заговорил:
- Надо сказать Николаю, чтобы дров привез, - мало дров у
нас. Видите, ненько, какой он, Павел? Вместо того чтобы наказывать, начальство
только откармливает бунтарей…
Мать засмеялась. У нее еще сладко замирало сердце, она была
опьянена радостью, но уже что-то скупое и осторожное вызывало в ней желание
видеть сына спокойным, таким, как всегда. Было слишком хорошо в душе, и она
хотела, чтобы первая - великая - радость ее жизни сразу и навсегда сложилась в
сердце такой живой и сильной, как пришла. И, опасаясь, как бы не убавилось
счастья, она торопилась скорее прикрыть его, точно птицелов случайно пойманную
им редкую птицу.
- Давайте обедать! Ты, Паша, ведь не ел еще? - суетливо
предложила она.
- Нет. Я вчера узнал от надзирателя, что меня решили
выпустить, и сегодня - не пилось, не елось…
- Первого встретил я здесь старика Сизова, - рассказывал
Павел. - Увидал он меня, перешел дорогу, здоровается. Я ему говорю: «Вы теперь
осторожнее со мной, я человек опасный, нахожусь под надзором полиции».
- «Ничего», - говорит. И знаешь, как он спросил о
племяннике? «Что, говорит, Федор хорошо себя вел?» - «Что значит - хорошо себя
вести в тюрьме?» - «Ну, говорит, лишнего чего не болтал ли против товарищей?» И
когда я сказал, что Федя человек честный и умница, он погладил бороду и гордо
так заявил: «Мы, Сизовы, в своей семье плохих людей не имеем!»
- Он старик с мозгом! - сказал хохол, кивая головой. - Мы с
ним часто разговариваем, - хороший мужик. Скоро Федю выпустят?
- Всех выпустят, я думаю! У них ничего нет, кроме показаний
Исая, а он что же мог сказать?
Мать ходила взад и вперед и смотрела на сына, Андрей, слушая
его рассказы, стоял у окна, заложив руки за спину. Павел расхаживал по комнате.
У него отросла борода, мелкие кольца тонких, темных волос густо вились на
щеках, смягчая смуглый цвет лица.
- Садитесь! - предложила мать, подавая на стол горячее. За
обедом Андрей рассказал о Рыбине. И, когда он кончил, Павел с сожалением
воскликнул:
- Будь я дома - я бы не отпустил его! Что он понес с собой?
Большое чувство возмущения и путаницу в голове.
- Ну, - сказал хохол усмехаясь, - когда человеку сорок пет
да он сам долго боролся с медведями в своей душе - трудно его переделать…
Завязался один из тех споров, когда люди начинали говорить
словами, непонятными для матери. Кончили обедать, а все еще ожесточенно осыпали
друг друга трескучим градом мудреных слов. Иногда говорили просто.
- Мы должны идти нашей дорогой, ни на шаг не отступая в
сторону! - твердо заявлял Павел.
- И наткнуться в пути на несколько десятков миллионов людей,
которые встретят нас, как врагов…
Мать прислушивалась к спору и понимала, что Павел не любит
крестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и мужиков добру учить
надо. Она больше понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий раз, когда
он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждала
ответа сына, чтобы скорее узнать, - не обидел ли его хохол? Но они кричали друг
на друга не обижаясь.
Иногда мать спрашивала сына:
- Так ли, Паша? Улыбаясь, он отвечал:
- Так!
- Вы, господин, - с ласковым ехидством говорил хохол, - сыто
поели, да плохо жевали, у вас в горле кусок стоит. Прополощите горлышко!
- Не дури! - посоветовал Павел.
- Да я - как на панихиде!..
Мать, тихо посмеиваясь, качала головой…
23
Приближалась весна, таял снег, обнажая грязь и копоть,
скрытую в его глубине. С каждым днем грязь настойчивее лезла в глаза, вся
слободка казалась одетой в лохмотья, неумытой. Днем капало с крыш, устало и
потно дымились серые стены домов, а к ночи везде смутно белели ледяные
сосульки. Все чаще на небе являлось солнце. И нерешительно, тихо начинали
журчать ручьи, сбегая к болоту.
Готовились праздновать Первое мая.
На фабрике и по слободке летали листки, объяснявшие значение
этого праздника, и даже не задетая пропагандой молодежь говорила, читая их:
- Это надо устроить!
Весовщиков, угрюмо усмехаясь, восклицал:
- Пора! Будет в прятки играть!
Радовался Федя Мазин. Сильно похудевший, он стал похож па
жаворонка в клетке нервным трепетом своих движений и речей. Его всегда
сопровождал молчаливый, не по годам серьезный Яков Сомов, работавший теперь в
городе. Самойлов, еще более порыжевший в тюрьме, Василий Гусев, Букин, Драгунов
и еще некоторые доказывали необходимость идти с оружием, но Павел, хохол, Сомов
и другие спорили с ними.
Являлся Егор, всегда усталый, потный, задыхающийся, и шутил:
- Работа по изменению существующего строя - великая работа,
товарищи, но для того, чтобы она шла успешнее, я должен купить себе новые
сапоги! - говорил он, указывая на свои рваные и мокрые ботинки. - Галоши у меня
тоже неизлечимо разорвались, и каждый день я промачиваю себе ноги. Я не хочу
переехать в недра земли ранее, чем мы отречемся от старого мира публично и
явно, а потому, отклоняя предложение товарища Самойлова о вооруженной
демонстрации, предлагаю вооружить меня крепкими сапогами, ибо глубоко убежден,
что это полезнее для торжества социализма, чем даже очень большое мордобитие!..
