- По дороге вперед и против самого себя идти приходится.
Надо уметь все отдать, все сердце. Жизнь отдать, умереть за дело - это просто!
Отдай - больше, и то, что тебе дороже твоей жизни, - отдай, - тогда сильно
взрастет и самое дорогое твое - правда твоя!..
Он остановился среди комнаты, побледневший, полузакрыв
глаза, торжественно обещая, проговорил, подняв руку:
- Я знаю - будет время, когда люди станут любоваться друг
другом, когда каждый будет как звезда пред другим! Будут ходить по земле люди
вольные, великие свободой своей, все пойдут с открытыми сердцами, сердце
каждого чисто будет от зависти, и беззлобны будут все. Тогда не жизнь будет, а
- служение человеку, образ его вознесется высоко; для свободных - все высоты
достигаемы! Тогда будут жить в правде и свободе для красоты, и лучшими будут
считаться те, которые шире обнимут сердцем мир, которые глубже полюбят его,
лучшими будут свободнейшие - в них наибольше красоты! Велики будут люди этой
жизни…
Он замолчал, выпрямился, сказал гулко, всею грудью:
- Так - ради этой жизни - я на все пойду… Его лицо
вздрогнуло, из глаз текли слезы одна за другой, крупные и тяжелые.
Павел поднял голову и смотрел на него бледный, широко
раскрыв глаза, мать привстала со стула, чувствуя, как растет, надвигается на
нее темная тревога.
- Что с тобой, Андрей? - тихо спросил Павел.
Хохол тряхнул головой, вытянулся, как струна, и сказал,
глядя на мать:
- Я видел… Знаю…
Она встала, быстро подошла к нему, схватила руки его - он
пробовал выдернуть правую, но она цепко держалась за нее и шептала горячим
шепотом:
- Голубчик мой, тише! Родной мой…
- Подождите! - глухо бормотал хохол. - Я скажу вам, как оно
было…
- Не надо! - шептала она, со слезами глядя на него. - Не
надо, Андрюша…
Павел медленно подошел, глядя на товарища влажными глазами.
Был он бледен и, усмехаясь, сказал негромко, медленно:
- Мать боится, что это ты…
- Я - не боюсь! Не верю! Видела бы - не поверила!
- Подождите! - говорил хохол, не глядя на них, мотая головой
и все освобождая руку. - Это не я, - но я мог не позволить…
- Оставь, Андрей! - сказал Павел.
Одной рукой сжимая его руку, он положил другую на плечо
хохла, как бы желая остановить дрожь в его высоком теле. Хохол наклонил к ним
голову и тихо, прерывисто заговорил:
- Я не хотел этого, ты ведь знаешь, Павел. Случилось так:
когда ты ушел вперед, а я остановился на углу с Драгуновым - Исай вышел из-за
утла, - стал в стороне. Смотрит на нас, усмехается… Драгунов сказал: «Видишь?
Это он за мной следит, всю ночь. Я изобью его». И ушел, - я думал - домой… А
Исай подошел ко мне…
Хохол вздохнул.
- Никто меня не обижал так скверно, как он, собака. Мать
молча тянула его за руку к столу, и наконец ей удалось посадить Андрея на стул.
А сама она села рядом с ним плечо к плечу. Павел же стоял перед ним, угрюмо
пощипывая
бороду.
- Он говорил мне, что всех нас знают, все мы у жандармов на
счету и что выловят всех перед Маем. Я не отвечал, смеялся, а сердце закипало.
Он стал говорить, что я умный парень и не надо мне идти таким путем, а лучше…
Он остановился, отер лицо левой рукой, глаза его сухо
сверкнули.
- Я понимаю! - сказал Павел.
- Лучше, говорит, поступить на службу закона, а? Хохол
взмахнул рукой и потряс сжатым кулаком.
- Закона, - проклятая его душа! - сквозь зубы сказал он. - Лучше
бы он по щеке меня ударил… легче было бы мне, - и ему, может быть. Но так,
когда он плюнул в сердце мне вонючей слюной своей, я не стерпел.
Андрей судорожно выдернул свою руку из руки Павла в глуше, с
отвращением говорил:
- Я ударил его по щеке и пошел. Слышу - сзади Драгунов тихо
так говорит: «Попался?» Он стоял за углом, должно быть… Помолчав, хохол сказал:
- Я не обернулся, хотя чувствовал… Слышал удар… Иду себе,
спокойно, как будто жабу пнул ногой. Встал на работу, кричат: «Исая убили!» Не
верилось. Но рука заныла, - неловко мне владеть ею, - не больно, но как будто
короче стала она…
Он искоса взглянул на руку и сказал:
- Всю жизнь, наверно, не смою я теперь поганого пятна этого…
- Было бы сердце твое чисто, голубчик мой! - тихо сказала
мать.
- Я не виню себя - нет! - твердо сказал хохол. - Но противно
же мне это! Лишнее это для меня.
- Я плохо понимаю тебя! - сказал Павел, пожав плечами. -
Убил - не ты, но если б даже…
- Брат, знать, что убивают, и не помешать… Павел твердо
сказал:
- Я этого совсем не понимаю… И, подумав, прибавил:
- То есть понять могу, но почувствовать - нет. Запел гудок.
Хохол склонил голову набок, прослушал властный рев и, встряхнувшись, сказал:
- Не пойду работать…
- Я тоже, - отозвался Павел.
- Пойду в баню! - усмехаясь, проговорил хохол и быстро,
молча собравшись, ушел, угрюмый.
Мать, проводив его сострадательным взглядом, сказала сыну:
- Как хочешь, Паша! Знаю - грешно убить человека, - а не
считаю никого виноватым. Жалко Исая, такой он гвоздик маленький, поглядела я на
него, вспомнила, как он грозился повесить тебя, - и ни злобы к нему, ни
радости, что помер он. Просто жалко стало. А теперь - даже и не жалко…
Она замолчала, подумала и, удивленно улыбаясь, заметила:
- Господи Иисусе, - слышишь, Паша, что говорю я?.. Павел,
должно быть, не слышал. Медленно расхаживая по комнате, опустив голову, он
вдумчиво и хмуро сказал:
- Вот она, жизнь! Видишь, как поставлены люди друг против
друга? Не хочешь, а - бей! И кого? Такого же бесправного человека. Он еще
несчастнее тебя, потому что - глуп. Полиция, жандармы, шпионы - все это наши
враги, - а все они такие же люди, как мы, так же сосут из них кровь и так же не
считают их за людей. Все - так же! А вот поставили людей одних против других,
ослепили глупостью и страхом, всех связали по рукам и по ногам, стиснули и
сосут их, давят и бьют одних другими. Обратили людей в ружья, в палки, в камни
и говорят: «Это государство!..»
Он подошел ближе к матери.
- Это - преступление, мать! Гнуснейшее убийство миллионов
людей, убийство душ… Понимаешь, - душу убивают. Видишь разницу между нами и ими
- ударил человек, и ему противно, стыдно, больно. Противно, главное! А те -
убивают тысячами спокойно, без жалости, без содрогания сердца, с удовольствием
убивают! И только для того давят насмерть всех и все, чтобы сохранить серебро,
золото, ничтожные бумажки, всю эту жалкую дрянь, которая дает им власть над
людьми. Подумай - не себя оберегают люди, защищаясь убийством народа, искажая
души людей, не ради себя делают это, - ради имущества своего. Не изнутри
берегут себя, а извне…
