- Им и счет особый и почет другой! - сказал Рыбин. - Мужик
богатеет - в баре прет, барин беднеет - к мужику идет. По неволе душа чиста,
коли мошна пуста. Помнишь, Павел, ты мне объяснял, что кто как живет, так и
думает, и ежели рабочий говорит - да, хозяин должен сказать - нет, а ежели
рабочий говорит - нет, так хозяин, по природе своей, обязательно кричит - да!
Так вот и у мужика с барином разные природы. Коли мужик сыт - барин ночь не
спит. Конечно, во всяком звании - свой сукин сын, и всех мужиков защищать я не
согласен…
Он поднялся на ноги, темный, сильный. Лицо его потускнело,
борода вздрогнула, точно он неслышно щелкнул зубами, и продолжал пониженным
голосом:
- Прошлялся я по фабрикам пять лет, отвык от деревни, вот!
Пришел туда, поглядел, вижу - не могу я так жить! Понимаешь? Не могу! Вы тут
живете - вы обид таких не видите. А там - голод за человеком тенью ползет и нет
надежды на хлеб, нету! Голод души сожрал, лики человеческие стер, не живут
люди, гниют в неизбывной нужде… И кругом, как воронье, начальство сторожит -
нет ли лишнего куска у тебя? Увидит, вырвет, в харю тебе даст…
Рыбин оглянулся, наклонился к Павлу, опираясь рукой на стол.
- Мне даже тошно стало, как взглянул я снова на эту жизнь.
Вижу - не могу! Однако поборол себя, - нет, думаю, шалишь, душа! Я останусь! Я
вам хлеба не достану, а кашу заварю, - я, брат, заварю ее! Несу в себе обиду за
людей и на людей. Она у меня ножом в сердце стоит и качается.
У него вспотел лоб, он, медленно надвигаясь на Павла,
положил ему руку на плечо. Рука вздрагивала.
- Давай помощь мне! Давай книг, да таких, чтобы, прочитав,
человек покою себе не находил. Ежа под череп посадить надо, ежа колючего! Скажи
своим городским, которые для вас пишут, - для деревни тоже писали бы! Пусть
валяют так, чтобы деревню варом обдало, - чтобы народ на смерть полез!
Он поднял руку и, раздельно произнося каждое слово, глухо
сказал:
- Смертию смерть поправ - вот! Значит - умри, чтобы люди
воскресли. И пусть умрут тысячи, чтобы воскресли тьмы народа по всей земле!
Вот. Умереть легко. Воскресли бы! Поднялись бы люди!
Мать внесла самовар, искоса глядя на Рыбина. Его слова,
тяжелые и сильные, подавляли ее. И было в нем что-то напоминавшее ей мужа ее,
тот - так же оскаливал зубы, двигал руками, засучивая рукава, в том жила такая
же нетерпеливая злоба, нетерпеливая, но немая. Этот - говорил. И был менее
страшен.
- Это надо! - сказал Павел, тряхнув головой. - Давайте нам
материал, мы будем вам печатать газету…
Мать с улыбкой поглядела на сына, покачала головой и, молча
одевшись, ушла из дома.
- Делай! Все доставим. Пишите проще, чтобы телята понимали!
- выкрикивал Рыбин.
В кухне отворилась дверь, кто-то вошел.
- Это Ефим! - сказал Рыбин, заглядывая в кухню. - Иди сюда,
Ефим! Вот - Ефим, а этого человека зовут - Павел, я тебе говорил про него.
Перед Павлом встал, держа в руках шапку и глядя на него
исподлобья серыми глазами, русоволосый широколицый парень в коротком полушубке,
стройный и, должно быть, сильный.
- Доброго здоровья! - сиповато сказал он и, пожав руку
Павла, пригладил обеими руками прямые волосы. Оглянул комнату и тотчас же
медленно, точно подкрадываясь, пошел к полке с книгами.
- Увидал! - сказал Рыбин, подмигнув Павлу. Ефим повернулся,
взглянул на него и стал рассматривать книги, говоря:
- Сколько чтения-то у вас! А читать, верно, некогда. В
деревне больше время для этого дела…
- А охоты меньше? - спросил Павел.
- Зачем? И охота есть! - ответил парень, потирая подбородок.
- Народ начал пошевеливать мозгой. «Геология» - это что?
Павел объяснил.
- Нам не требуется! - сказал парень, ставя книгу на полку.
Рыбин шумно вздохнул и заметил:
- Мужику не то интересно, откуда земля явилась, а как она по
рукам разошлась, - как землю из-под ног у народа господа выдернули? Стоит она
или вертится, это не важно - ты ее хоть на веревке повесь, - давала бы есть;
хоть гвоздем к небу прибей - кормила бы людей!..
- «История рабства», - снова прочитал Ефим и спросил Павла:
- Про нас?
- Есть и о крепостном праве! - сказал Павел, давая ему
другую книгу. Ефим взял ее, повертел в руках и, отложив в сторону, спокойно
сказал:
- Это - прошло!
- Вы сами - имеете надел? - осведомился Павел.
- Мы? Имеем! Трое нас братьев, а надела - четыре десятины.
Песочек - медь им чистить хорошо, а для хлеба - неспособная земля!..
Помолчав, он продолжал:
- Я от земли освободился, - что она? Кормить не кормит, а
руки вяжет. Четвертый год в батраки хожу. А осенью мне в солдаты идти. Дядя
Михаиле говорит - не ходи! Теперь, говорит, солдат посылают народ бить. А я
думаю идти. Войско и при Степане Разине народ било и при Пугачеве. Пора это
прекратить. Как по-вашему? - спросил он, пристально глядя на Павла.
- Пора! - с улыбкой ответил тот. - Только - трудно! Надо
знать, что говорить солдатам и как сказать…
- Поучимся - сумеем! - сказал Ефим.
- Если начальство на этом поймает - расстрелять может -
закончил Павел, с любопытством глядя на Ефима.
- Оно - не помилует! - спокойно согласился парень и снова
начал рассматривать книги.
- Пой чай, Ефим, скоро ехать! - заметил Рыбин.
- Сейчас! - отозвался парень и снова спросил: - Революция -
бунт?
Пришел Андрей, красный, распаренный и угрюмый. Молча пожал
руку Ефима, сел рядом с Рыбиным и, оглянув его, усмехнулся.
- Что невесело смотришь? - спросил Рыбин, ударив его ладонью
по колену.
- Да так, - ответил хохол.
- Тоже рабочий? - спросил Ефим, кивая головой на Андрея.
- Тоже! - ответил Андрей. - А что?
- Он первый раз фабричных видит! - объяснил Рыбин. - Народ,
говорит, особенный…
- Чем? - спросил Павел.
Ефим внимательно осмотрел Андрея и сказал:
- Кость у вас острая. Мужик круглее костью…
- Мужик спокойнее на ногах стоит! - добавил Рыбин. - Он под
собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует - земля! А
фабричный - вроде птицы: родины нет, дома нет, сегодня - здесь, завтра - там!
Его и баба к месту не привязывает, чуть что - прощай, милая, в бок тебе вилами!
И пошел искать, где лучше. А мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не сходя с
места. Вон мать пришла!
Ефим подошел к Павлу, спросив:
- Может, дадите мне книжку какую-нибудь?
- Пожалуйста! - охотно отозвался Павел.
