Глаза парня жадно вспыхнули, и он быстро заговорил:
- Я ворочу! Наши тут поблизости деготь возят, они и
привезут.
Рыбин, уже одетый, туго подпоясанный, сказал Ефиму:
- Едем, пора!
- Вот, почитаю я! - воскликнул Ефим, указывая на книги и
широко улыбаясь.
Когда они ушли, Павел оживленно воскликнул, обращаясь к
Андрею:
- Видел чертей?..
- Да-а! - медленно протянул хохол. - Как тучи…
- Михайло-то? - воскликнула мать. - Будто и не жил па
фабрике, совсем мужиком стал! И какой страшный!
- Жаль, не было тебя! - сказал Павел Андрею, который хмуро
смотрел в свой стакан чая, сидя у стола. - Вот посмотрел бы ты на игру сердца,
- ты все о сердце говоришь! Тут Рыбин таких паров нагнал, - опрокинул меня,
задавил!.. Я ему и возражать но мог. Сколько в нем недоверия к людям, и как он
их дешево ценит! Верно говорит мать - страшную силу несет в себе этот
человек!..
- Это я видел! - угрюмо сказал хохол. - Отравили людей!
Когда они поднимутся - они будут все опрокидывать подряд! Им нужно голую землю,
- и они оголят ее, все сорвут!
Он говорил медленно, и было видно, что думает о другом.
Мать осторожно дотронулась до него.
- Ты бы встряхнулся, Андрюша!
- Подождите, ненько, родная моя! - тихо и ласково попросил
хохол.
И вдруг, возбуждаясь, он заговорил, ударив рукой по столу:
- Да, Павел, мужик обнажит землю себе, если он встанет на
ноги! Как после чумы - он все пожгет, чтобы все следы обид своих пеплом
развеять…
- А потом встанет нам на дороге! - тихо заметил Павел.
- Наше дело - не допустить этого! Наше дело, Павел, сдержать
его! Мы к нему всех ближе, - нам он поверит, за нами пойдет!
- Знаешь, Рыбин предлагает нам издавать газету для деревни!
- сообщил Павел.
- И - надо!
Павел усмехнулся и сказал:
- Обидно мне, что я не поспорил с ним! Хохол, потирая
голову, спокойно заметил:
- Еще поспорим! Ты играй на своей сопелке - у кого ноги в
землю не вросли, те под твою музыку танцевать будут! Рыбин верно сказал - мы
под собой земли не чувствуем, да и не должны, потому на нас и положено
раскачать ее. Покачнем раз - люди оторвутся, покачнем два - и еще!
Мать, усмехаясь, молвила:
- Для тебя, Андрюша, все просто!
- Ну да! - сказал хохол. - Просто! Как жизнь! Через
несколько минут он сказал:
- Я пойду в поле, похожу…
- После бани-то? Ветрено, продует тебя! - предупредила мать.
- Вот и надо, чтобы продуло! - ответил он.
- Смотри, простудишься! - ласково сказал Павел. - Лучше ляг.
- Нет, я пойду!
И, одевшись, молча ушел…
- Тяжело ему! - заметила мать, вздохнув.
- Знаешь что, - сказал ей Павел, - хорошо ты сделала, что
после этого стала с ним на ты говорить!
Она, удивленно взглянув на него, ответила:
- Да я и не заметила, как это вышло! Он для меня такой
близкий стал, - и не знаю, как сказать!
- Хорошее у тебя сердце, мать! - тихо проговорил Павел.
- Только бы тебе, - и всем вам, - хоть как-нибудь помогла я!
Сумела бы!..
- Не бойся - сумеешь!..
Она тихонько засмеялась, говоря:
- А вот не бояться-то я и не умею!
- Ладно, мама! Молчим! - сказал Павел. - Знай - я тебя
крепко, крепко благодарю!
Она ушла в кухню, чтобы не смущать его своими слезами. Хохол
воротился поздно вечером усталый и тотчас же лег спать, сказав:
- Верст десять пробежал я, думаю…
- Помогло? - спросил Павел.
- Не мешай, спать буду! И замолчал, точно умер.
Спустя несколько времени пришел Весовщиков, оборванный,
грязный и недовольный, как всегда.
- Не слыхал, кто Исайку убил? - спросил он Павла, неуклюже
шагая по комнате.
- Нет! - кратко отозвался Павел.
- Нашелся человек - не побрезговал! А я все собирался сам
его задавить. Мое это дело, - самое подходящее мне!
- Брось ты, Николай, такие речи! - дружелюбно сказал ему
Павел.
- Что это, в самом деле! - ласково подхватила мать. - Сердце
мягкое, а сам - рычит. Зачем это?
В эту минуту ей было приятно видеть Николая, даже его рябое
лицо показалось красивее.
- Не гожусь я ни для чего, кроме как для таких делов! -
сказал Николай, пожимая плечами. - Думаю, думаю - где мое место? Нету места
мне! Надо говорить с людьми, а я - не умею. Вижу я все, все обиды людские
чувствую, а сказать - не могу! Немая душа.
Он подошел к Павлу и, опустив голову, ковыряя пальцем стол,
сказал как-то по-детски, не похоже на него, жалобно:
- Дайте вы мне какую-нибудь тяжелую работу, братцы! Не могу
я так, без толку жить! Вы все в деле. Вижу я - растет оно, а я - в стороне!
Вожу бревна, доски. Разве можно для этого жить? Дайте тяжелую работу!
Павел взял его за руку и потянул его к себе.
- Дадим!..
Но из-за полога раздался голос хохла:
- Я тебя, Николай, выучу набирать буквы, и ты будешь
набойщиком у нас,
- ладно?
Николай пошел к нему, говоря:
- Если научишь, я тебе за это нож подарю…
- Убирайся к черту с ножом! - крикнул хохол и вдруг
засмеялся.
- Хороший нож! - настаивал Николай. Павел тоже засмеялся.
Тогда Весовщиков остановился среди комнаты и спросил:
- Это вы надо мной?
- Ну да! - ответил хохол, спрыгнув с постели. - Вот что -
идемте в поле, гулять. Ночь лунная, хорошая. Идем?
- Хорошо! - сказал Павел.
- И я пойду! - заявил Николай. - Я люблю, хохол, когда ты
смеешься…
- А я - когда ты подарки обещаешь! - ответил хохол
усмехаясь.
Когда он одевался в кухне, мать сказала ему ворчливо:
- Теплее оденься…
А когда они ушли все трое, она, посмотрев на них в окно,
взглянула на образа и тихо сказала:
- Господи - помоги им!..
26
Дни полетели один за другим с быстротой, не позволявшей
матери думать о Первом мая. Только по ночам, когда, усталая от шумной,
волнующей суеты дня, она ложилась в постель, сердце ее тихо ныло.
