- Обещал вместе с Пашей, а сам лезет на рожон один!
- Виноват! - сказал хохол улыбаясь.
Ниловною овладела тревожная, разламывающая усталость, она
поднималась изнутри и кружила голову, странно чередуя в сердце печаль и
радость. Хотелось, чтобы скорей закричал обеденный гудок.
Вышли на площадь, к церкви. Вокруг нее, в ограде, густо
стоял и сидел народ, здесь было сотен пять веселой молодежи и ребятишек. Толпа
колыхалась, люди беспокойно поднимали головы кверху и заглядывали вдаль, во все
стороны, нетерпеливо ожидая. Чувствовалось что-то повышенное, некоторые
смотрели растерянно, другие вели себя с показным удальством. Тихо звучали
подавленные голоса женщин, мужчины с досадой отвертывались от них, порою
раздавалось негромкое ругательство. Глухой шум враждебного трения обнимал
пеструю толпу.
- Митенька! - тихо дрожал женский голос.- Пожалей себя!..
- Отстань! - прозвенело в ответ.
А степенный голос Сизова говорил спокойно, убедительно:
- Нет, нам молодых бросать не надо! Они стали разумнее нас,
они живут смелее! Кто болотную копейку отстоял? Они! Это нужно помнить. Их за
это по тюрьмам таскали,- а выиграли от того все!..
Заревел гудок, поглотив своим черным звуком людской говор.
Толпа дрогнула, сидевшие встали, на минуту все замерло, насторожилось, и много
лиц побледнело.
- Товарищи! - раздался голос Павла, звучный и крепкий.
Сухой, горячий туман ожег глаза матери, и она одним
движением вдруг окрепшего тела встала сзади сына. Все обернулись к Павлу,
окружая его, точно крупинки железа кусок магнита.
Мать смотрела в лицо ему и видела только глаза, гордые и
смелые, жгучие…
- Товарищи! Мы решили открыто заявить, кто мы, мы поднимаем
сегодня наше знамя, знамя разума, правды, свободы!
Древко, белое и длинное, мелькнуло в воздухе, наклонилось,
разрезало толпу, скрылось в ней, и через минуту над поднятыми кверху лицами
людей взметнулось красной птицей широкое полотно знамени рабочего народа.
Павел поднял руку кверху - древко покачнулось, тогда десяток
рук схватили белое гладкое дерево, и среди них была рука его матери.
- Да здравствует рабочий народ! - крикнул он.
Сотни голосов отозвались ему гулким криком.
- Да здравствует социал-демократическая рабочая партия, наша
партия, товарищи, наша духовная родина!
Толпа кипела, сквозь нее пробивались к знамени те, кто понял
его значение, рядом с Павлом становились Мазин, Самойлов, Гусевы; наклонив
голову, расталкивал людей Николай, и еще какие-то незнакомые матери люди,
молодые, с горящими глазами отталкивали ее…
- Да здравствуют рабочие люди всех стран! - крикнул Павел.
И, все увеличиваясь в силе и в радости, ему ответило тысячеустое эхо
потрясающим душу звуком.
Мать схватила руку Николая и еще чью-то, она задыхалась от
слез, но не плакала, у нее дрожали ноги, и трясущимися губами она говорила:
- Родные…
По рябому липу Николая расплылась широкая улыбка, он смотрел
на знамя и мычал что-то, протягивая к нему руку, а потом вдруг охватил мать
этой рукой за шею, поцеловал ее и засмеялся.
- Товарищи! - запел хохол, покрывая своим мягким голосом гул
толпы. - Мы пошли теперь крестным ходом во имя бога нового, бога света и
правды, бога разума и добра! Далеко от нас наша цель, терновые венцы - близко!
Кто не верит в силу правды, в ком нет смелости до смерти стоять за нее, кто не
верит в себя и боится страданий - отходи от нас в сторону! Мы зовем за собой
тех, кто верует в победу нашу; те, которым не видна наша цель, - пусть не идут
с нами, таких ждет только горе. В ряды, товарищи! Да здравствует праздник
свободных людей! Да здравствует Первое мая!
Толпа слилась плотнее. Павел махнул знаменем, оно
распласталось в воздухе и поплыло вперед, озаренное солнцем, красно и широко
улыбаясь…
Отречемся от старого мира… - раздался звонкий голос Феди
Мазина, и десятки голосов подхватили мягкой, сильной волной:
Отрясем его прах с наших ног!..
Мать с горячей улыбкой на губах шла сзади Мазина и через
голову его смотрела на сына и на знамя. Вокруг нее мелькали радостные лица,
разноцветные глаза - впереди всех шел ее сын и Андрей. Она слышала их голоса -
мягкий и влажный голос Андрея дружно сливался в один звук с голосом сына ее,
густым и басовитым.
Вставай, подымайся, рабочий народ, Вставай на борьбу, люд
голодный!..
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал,
сливался с толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни - той
песни, которую дома пели тише других, - на улице она текла ровно, прямо, со
страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую
дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном
пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала
в пепел проклятая боязнь нового…
Чье-то лицо, испуганное и радостное, качалось рядом с
матерью, и дрожащий голос, всхлипывая, восклицал:
- Митя! Куда ты?
Мать, не останавливаясь, говорила:
- Пусть идет, - вы не беспокойтесь! Я тоже очень боялась, -
мой впереди всех. Который несет знамя - это мой сын!
- Разбойники! Куда вы? Солдаты там! И, вдруг схватив руку
матери костлявой рукой, женщина, высокая и худая, воскликнула:
- Милая вы моя, - поют-то как! И Митя поет…
- Вы не беспокойтесь! - бормотала мать. - Это святое дело…
Вы подумайте - ведь и Христа не было бы, если бы его ради люди не погибали!
Эта мысль вдруг вспыхнула в ее голове и поразила ее своей
ясной, простой правдой. Она взглянула в лицо женщины, крепко державшей ее руку,
и повторила, удивленно улыбаясь:
- Не было бы Христа-то, если бы люди не погибли его,
господа, ради!
Рядом с нею явился Сизов. Он снял шапку, махал ею в такт
песне и говорил:
- Открыто пошли, мать, а? Песню придумали. Какая песня,
мать, а?
Царю нужны для войска солдаты, Отдавайте ему сыновей…
- Ничего не боятся! - говорил Сизов. - А мой сынок в могиле.
Сердце матери забилось слишком сильно, и она начала отставать. Ее быстро
оттолкнули в сторону, притиснули к забору, и мимо нее, колыхаясь, потекла
густая волна людей - их было много, и это радовало ее.
Вставай, подымайся, рабочий народ!..
Казалось, в воздухе поет огромная медная труба, поет и будит
людей, вызывая в одной груди готовность к бою, в другой - неясную радость,
предчувствие чего-то нового, жгучее любопытство, там - возбуждая смутный трепет
надежд, здесь - открывая выход едкому потоку годами накопленной злобы. Все заглядывали
вперед, где качалось и реяло в воздухе красное знамя.
