Когда он приказал матери подписать протокол, она неумелой
рукой, печатными, жирно блестевшими буквами начертила на бумаге:
«Вдова рабочего человека Пелагея Власова».
- Что ты написала? Зачем это? - воскликнул офицер, брезгливо
сморщив лицо, и потом, усмехаясь, сказал: - Дикари…
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не
мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала
губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе
выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во
тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение
сердца. Стояла она долго - устали ноги и глаза. Слышала, как под окном
остановилась Марья и пьяным голосом кричала:
- Пелагея? Спишь? Страдалица моя несчастная, спи! Мать, не
раздеваясь, легла в постель и быстро, точно упала в глубокий омут, погрузилась
в тяжелый сон.
Снился ей желтый песчаный курган за болотом, по дороге в
город. На краю его, над обрывом, спускавшимся к ямам, где брали песок, стоял
Павел и голосом Андрея тихо, звучно пел:
Вставай, подымайся, рабочий народ…
Она шла мимо кургана по дороге и, приложив ладонь ко лбу,
смотрела на сына. На фоне голубого неба его фигура была очерчена четко и резко.
Она совестилась подойти к нему, потому что была беременна. И на руках у нее
тоже был ребенок. Пошла дальше. На поле дети играли в мяч, было их много, и мяч
был красный. Ребенок потянулся к ним с ее рук и громко заплакал. Она дала ему
грудь и воротилась назад, а на кургане уже стояли солдаты, направляя на нее
штыки. Она быстро побежала к церкви, стоявшей посреди поля, к белой, легкой
церкви, построенной словно из облаков и неизмеримо высокой. Там кого-то
хоронили, гроб был большой, черный, наглухо закрытый крышкой. Но священник и
дьякон ходили по церкви в белых ризах и пели:
Христос воскресе из мертвых…
Дьякон кадил, кланялся ей, улыбался, волосы у него была
ярко-рыжие и лицо веселое, как у Самойлова. Сверху, из купола, падали широкие,
как полотенца, солнечные лучи. На обоих клиросах тихо пели мальчики:
Христос воскресе из мертвых…
- Взять их! - вдруг крикнул священник, останавливаясь
посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все
бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в сторону, схватившись
руками за голову, точно хохол. Мать уронила ребенка на пол, под ноги людей, они
обегали его стороной, боязливо оглядываясь на голое тельце, а она встала на
колени и кричала им:
- Не бросайте дитя! Возьмите его…
Христос воскресе из мертвых… -
пел хохол, держа руки за спиной и улыбаясь.
Она наклонилась, подняла ребенка и посадила его на воз теса,
рядом с которым медленно шел Николай и хохотал, говоря:
- Дали мне тяжелую работу…
На улице было грязно, из окон домов высовывались люди и
свистели, кричали, махали руками. День был ясный, ярко горело солнце, а теней
нигде не было.
- Пойте, ненько! - говорил хохол. - Такая жизнь!
И пел, заглушая все звуки своим голосом. Мать шла за ним;
вдруг оступилась, быстро полетела в бездонную глубину, и
глубина эта пугливо выла ей встречу…
Она проснулась, охваченная дрожью. Как будто чья-то
шершавая, тяжелая рука схватила сердце ее и, зло играя, тихонько жмет его.
Настойчиво гудел призыв на работу, она определила, что это уже второй. В
комнате беспорядочно валялись книги, одежда, - все было сдвинуто, разворочено,
пол затоптан.
Она встала и, не умываясь, не молясь богу, начала прибирать
комнату. В кухне на глаза ей попалась палка с куском кумача, она неприязненно
взяла ее в руки и хотела сунуть под печку, но, вздохнув, сняла с нее обрывок
знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его в карман, а палку
переломила о колено и бросила на шесток. Потом вымыла окна и пол холодной
водой, поставила самовар, оделась. Села в кухне у окна, и снова перед вею встал
вопрос:
«Что же теперь делать?»
Вспомнив, что еще не молилась, она встала перед образами и,
постояв несколько секунд, снова села - в сердце было пусто.
Было странно тихо, - как будто люди, вчера так много
кричавшие на улице, сегодня спрятались в домах и молча думают о необычном дне.
Вдруг ей вспомнилась картина, которую она видела однажды во
дни юности своей: в старом парке господ Заусайловых был большой пруд, густо
заросший кувшинками. В серый день осени она шла мимо пруда и посреди него
увидала лодку. Пруд был темен, покоен, и лодка была точно приклеена к черной
воде, грустно украшенной желтыми листьями. Глубокой печалью, неведомым горем
веяло от этой лодки без гребца и весел, одинокой, неподвижной на матовой воде
среди умерших листьев. Мать долго стояла тогда на берегу пруда, думая - кто это
оттолкнул лодку от берега, зачем? Вечером того дня узнали, что в пруде
утопилась жена приказчика Заусайловых, маленькая женщина с черными, всегда растрепанными
волосами и быстрой походкой.
Мать провела рукой по лицу, и мысль ее трепетно поплыла над
впечатлениями вчерашнего дня. Охваченная ими, она сидела долго, остановив глаза
на остывшей чашке чая, а в душе ее разгоралось желание увидеть кого-то умного, простого,
спросить его о многом.
И, как будто отвечая ее желанию, после обеда явился Николай
Иванович. Но, когда она увидала его, ею вдруг овладела тревога, и, не отвечая
на его приветствие, она тихо заговорила:
- Ах, батюшка мой, вот уж напрасно вы пришли! Неосторожно
это! Ведь схватят вас, если увидят…
Крепко пожимая ее руку, он поправлял очки и, наклонив свое
лицо близко к ней, объяснил ей спешным говорком:
- Я, видите ли, условился с Павлом и Андреем, что, если их
арестуют, - на другой же день я должен переселить вас в город! - говорил он
ласково и озабоченно. - Был у вас обыск?
- Был. Обшарили, ощупали. Ни стыда, ни совести у этих людей!
- воскликнула она.
- Зачем им стыд? - пожав плечами, сказал Николай и начал
рассказывать, почему ей нужно жить в городе.
Она слушала дружески заботливый голос, смотрела на него с
бледной улыбкой и, не понимая его доказательств, удивлялась чувству ласкового
доверия к этому человеку.
- Если Паша этого хотел, - сказала она, - и не стесню я вас…
Он прервал ее:
- Об этом не беспокойтесь. Я живу один, лишь изредка
приезжает сестра.
- Даром хлеба есть не стану, - вслух соображала она.
- Захотите - дело найдется! - сказал Николай. Для нее с
понятием о деле уже неразрывно слилось представление о работе сына и Андрея с
товарищами. Она подвинулась к Николаю и, заглянув ему в глаза, спросила:
- Найдется?
