- Надо почистить…
Он провел пальцами по тусклому металлу, поднес палец к носу
и серьезно посмотрел на него. Мать ласково усмехнулась.
Когда она легла спать и вспомнила свой день, она удивленно
приподняла голову с подушки, оглядываясь. Первый раз за всю жизнь она была в
доме у чужого человека, и это не стесняло ее. Она думала о Николае заботливо,
чувствовала желание сделать для него все как можно лучше, вложить что-то
ласковое, греющее в его жизнь. Ее трогала за сердце неловкость, смешное
неумение Николая, его отчужденность от обычного и что-то мудро-детское в светлых
глазах. Потом ее мысль упруго остановилась на сыне, и перед нею снова
развернулся день Первого мая, весь одетый в новые звуки, окрыленный новым
смыслом. И горе этого дня было, как весь он, особенное, - оно не сгибало голову
к земле, как тупой, оглушающий удар кулака, оно кололо сердце многими уколами и
вызывало в нем тихий гнев, выпрямляя согнутую спину.
«Идут в мире дети», - думала она, прислушиваясь к незнакомым
звукам ночной жизни города. Они ползли в открытое окно, шелестя листвой в
палисаднике, прилетали издалека усталые, бледные и тихо умирали в комнате.
Рано утром она вычистила самовар, вскипятила его, бесшумно
собрала посуду и, сидя в кухне, стала ожидать, когда проснется Николай.
Раздался его кашель, и он вошел в дверь, одной рукой держа очки, другой
прикрывая горло. Ответив на его приветствие, она унесла самовар в комнату, а он
стал умываться, расплескивая на пол воду, роняя мыло, зубную щетку и фыркая на
себя.
За чаем Николай рассказывал ей:
- Я занимаюсь в земской управе очень печальной работой -
наблюдаю, как разоряются наши крестьяне… И, улыбаясь виновато, повторил:
- Люди, истощенные голодом, преждевременно ложатся в могилы,
дети родятся слабыми, гибнут, как мухи осенью, - мы все это знаем, знаем
причины несчастия и, рассматривая их, получаем жалование. А дальше ничего,
собственно говоря…
- А вы кто - студент? - спросила она его.
- Нет, я учитель. Отец мой - управляющий заводом в Вятке, а
я пошел в учителя. Но в деревне я стал мужикам книжки давать, и меня за это
посадили в тюрьму. После тюрьмы - служил приказчиком в книжном магазине, но -
вел себя неосторожно и снова попал в тюрьму, потом - в Архангельск выслали. Там
у меня тоже вышли неприятности с губернатором, меня заслали на берег Белого
моря, в деревушку, где я прожил пять лет.
Его говорок звучал в светлой, залитой солнцем комнате
спокойно и ровно. Мать уже много слышала таких историй и никогда не понимала -
почему их рассказывают так спокойно, относясь к ним, как к чему-то неизбежному?
- Сестра моя сегодня приедет! - сообщил он.
- Замужняя?
- Вдова. Муж у нее был в Сибирь сослан, но бежал оттуда и
умер от чахотки за границей два года тому назад…
- Она моложе вас?
- Старше на шесть лет. Я ей очень многим обязан. Вот вы
послушайте, как она играет! Это ее пианино… здесь вообще много ее вещей, мои -
книги…
- А она где живет?
- Везде! - ответил он, улыбаясь. - Где есть нужда в смелом
человеке, там и она.
- Тоже - в этом деле? - спросила мать.
- Конечно! - сказал он.
Он скоро ушел на службу, а мать задумалась об «этом деле»,
которое изо дня в день упрямо и спокойно делают люди. И она почувствовала себя
перед ними, как перед горою в ночной час.
Около полудня явилась дама в черном платье, высокая и
стройная. Когда мать отперла ей дверь, она бросила на пол маленький желтый
чемодан и, быстро схватив руку Власовой, спросила:
- Вы Павла Михайловича мама, так?
- Да, - ответил! мать, смущенная ее богатым костюмом.
- Я вас такой и представляла себе! Брат писал, что вы будете
жить у него! - говорила дама, снимая перед зеркалом шляпу. - Мы с Павлом
Михайловичем давно друзья. Он рассказывал мне про вас.
Голос у нее был глуховатый, говорила она медленно, но
двигалась сильно и быстро. Большие серые глаза улыбались молодо и ясно, а на
висках уже сияли тонкие лучистые морщинки, и над маленькими раковинами ушей
серебристо блестели седые волосы.
- Есть хочу! - заявила она. - Теперь бы чашку кофе выпить…
- Сейчас я сварю! - отозвалась мать и, доставая кофейный
прибор из шкафа, тихонько спросила: - А разве Паша говорив обо мне?
- Много…
Она вынула маленький кожаный портсигар, закурила папиросу и,
расхаживая по комнате, спрашивала:
- Вы сильно боитесь за него?
Наблюдая, как дрожат синие языки огня спиртовой лампы под
кофейником, мать улыбалась. Ее смущение перед дамой исчезло в глубине радости.
«Так он обо мне рассказывает, хороший мой!» - думала она, а
сама медленно говорила: - Конечно, - нелегко, но раньше было бы хуже, - теперь
я знаю - не один он…
И, глядя в лицо женщины, спросила ее:
- А как ваше имя?
- Софья! - ответила та.
Мать зорко присматривалась к ней. В этой женщине было что-то
размашистое, слишком бойкое и торопливое.
Быстро прихлебывая кофе, она уверенно говорила:
- Главное, чтобы все они недолго сидели в тюрьме, скорее бы
осудили их! А как только сошлют - мы сейчас же устроим Павлу Михайловичу побег,
- он необходим здесь.
Мать недоверчиво взглянула на Софью, а та, поискав глазами,
куда бы бросить окурок папиросы, сунула его в землю цветочной банки.
- Портятся от этого цветы! - машинально заметила мать.
- Извините! - сказала Софья. - Николай тоже всегда говорит
мне это! - И, вынув из банки окурок, она выбросила его за окно.
Мать смущенно взглянула в лицо ей и виновато проговорила:
- Вы извините меня! Я это так сказала, не подумав. Разве я
могу учить вас?
- А почему и не учить, если я неряха? - отозвалась Софья,
пожав плечами. - Готов кофе? Спасибо! А почему одна чашка? Вы не будете пить?
И вдруг, взяв мать за плечи, привлекая к себе и заглядывая в
глаза, она удивленно спросила:
- Неужели вы стесняетесь? Мать, улыбаясь, ответила:
- Только что я вам насчет окурка сказала, а вы меня
спрашиваете - не стесняюсь ли!
И, не скрывая своего удивления, она заговорила, как бы
спрашивая:
- Вчера к вам приехала, а веду себя как дома, ничего не
боюсь, говорю что хочу…
- Так и нужно! - воскликнула Софья.
- У меня голова кружится, и как будто я - сама себе чужая, -
продолжала мать. - Бывало - ходишь, ходишь около человека прежде чем что-нибудь
скажешь ему от души, а теперь - всегда душа открыта, и сразу говоришь такое,
чего раньше не подумала бы…
