- Ефим, ты бы пошел к нему, - скажи, чтобы к ночи он явился,
- вот.
Ефим надел картуз и молча, ни на кого не глядя, не торопясь,
скрылся в лесу. Рыбин кивнул головой вслед ему, глухо говоря:
- Мучается! Ему идти в солдаты, - ему и вот Якову. Яков
просто говорит: «Не могу», а тот тоже не может, а хочет идти… Думает - можно
солдат потревожить. Я полагаю - стены лбом не прошибешь… Вот они - штыки в руку
и пошли. Да-а, мучается! А Игнатий бередит ему сердце, - напрасно!
- Вовсе не напрасно! - хмуро сказал Игнат, не глядя на Рыбина.
- Его там обработают, начнет палить не хуже других…
- Едва ли! - задумчиво отозвался Рыбин. - Но, конечно, лучше
бежать от этого. Россия велика - где найдешь? Паспортишко достал и ходи по
деревням…
- Я так и сделаю! - заметил Игнат, постукивая себе щепой по
ноге. - Уж как решились идти против - иди прямо!
Разговор оборвался. Заботливо кружились пчелы и осы, звеня в
тишине и оттеняя ее. Чирикали птицы, и где-то далеко звучала песня, плутая по
полям. Помолчав, Рыбин сказал:
- Ну, - нам работать надо… Вы, может, отдохнете? Там, в
шалаше, нары есть. Набери-ка им листа сухого, Яков… А ты, мать, давай книги…
Мать и Софья начали развязывать котомки. Рыбин наклонился
над ними и, довольный, говорил:
- Немало принесли, - ишь ты! Давно в этих делах, - как вас
звать-то? - обратился он к Софье.
- Анна Ивановна! - ответила она. - Двенадцать лет… А что?
- Ничего. В тюрьме бывали, чай?
- Бывала…
- Видишь? - негромко и с упреком сказала мать. - А ты грубое
говорил при ней…
Он помолчал и, забрав в руки кучу книг, сказал, оскалив
зубы:
- Вы на меня не обижайтесь! Мужику с барином как смоле с
водой, - трудно вместе, отскакивает!
- Я не барыня, а человек! - возразила Софья, мягко
усмехаясь.
- И это может быть! - отозвался Рыбин. - Говорят, будто
собака раньше волком была. Пойду, спрячу это. Игнат и Яков подошли к нему,
протянув руки.
- Дай-ка нам! - сказал Игнат.
- Все одинаковы? - спросил Рыбин Софью.
- Разные. Тут газета есть…
- О?
Они трое поспешно ушли в шалаш.
- Горит мужик! - тихонько сказала мать, проводив их
задумчивым взглядом.
- Да, - тихо отозвалась Софья. - Никогда я еще не видала
такого лица, как у него, - великомученик какой-то! Пойдем и мы туда, мне
хочется взглянуть на них…
- Вы на него не сердитесь, что суров он… - тихонько
попросила мать.
Софья усмехнулась.
- Какая вы славная, Ниловна…
Когда они встали в дверях, Игнат поднял голову, мельком
взглянул на них и, запустив пальцы в кудрявые волосы, наклонился над газетой,
лежавшей на коленях у него; Рыбин, стоя, поймал на бумагу солнечный луч,
проникший в шалаш сквозь щель в крыше, и, двигая газету под лучом, читал,
шевеля губами; Яков, стоя на коленях, навалился на край нар грудью и тоже
читал.
Мать, пройдя в угол шалаша, села там, а Софья, обняв ее за
плечи, молча наблюдала.
- Дядя Михаиле, ругают нас, мужиков! - вполголоса сказал
Яков, не оборачиваясь. Рыбин обернулся, взглянул на него и ответил усмехаясь:
- Любя!
Игнат потянул в себя воздух, поднял голову и, закрыв глаза,
молвил:
- Написано тут - «крестьянин перестал быть человеком», -
конечно, перестал!
По его простому, открытому лицу скользнула тень обиды.
- На-ко, поди, надень мою шкуру, повертись в ней, я погляжу,
чем ты будешь, - умник!
- Я лягу! - тихонько сказала мать Софье. - Устала все-таки
немного, и голова кружится от запаха. А вы?
- Не хочу.
Мать протянулась на нарах и задремала. Софья сидела над нею,
наблюдая за читающими, и, когда оса или шмель кружились над лицом матери, она
заботливо отгоняла их прочь. Мать видела это полузакрытыми глазами, и ей была
приятна забота Софьи.
Подошел Рыбин и спросил гулким шепотом:
- Спит?
- Да.
Он помолчал, пристально посмотрел в лицо матери, вздохнул и
тихо заговорил:
- Она, может, первая, которая пошла за сыном его дорогой,
первая!
- Не будем ей мешать, уйдемте! - предложила Софья.
- Да, нам работать надо. Поговорить хотелось бы, да уж до
вечера! Идем, ребята…
Они ушли все трое, оставив Софью у шалаша. А мать подумала:
«Ну, ничего, слава богу! Подружились…»
И спокойно уснула, вдыхая пряный запах леса и дегтя.
6
Пришли дегтярники, довольные, что кончили работу.
Разбуженная их голосами, мать вышла из шалаша, позевывая и улыбаясь.
- Вы работали, а я, будто барыня, спала! - сказала она,
оглядывая всех ласковыми глазами.
- Прощается тебе! - отозвался Рыбин. Он был более спокоен,
усталость поглотила избыток возбуждения.
- Игнат, - сказал он, - схлопочи-ка насчет чая! Мы тут
поочередно хозяйство ведем, - сегодня Игнатий нас поит, кормит!
- Я бы уступил свою очередь! - заметил Игнат и стал собирать
щепки и сучья для костра, прислушиваясь.
- Всем гости интересны! - проговорил Ефим, усаживаясь рядом
с Софьей.
- Я тебе помогу, Игнат! - тихо сказал Яков, уходя в шалаш.
Он вынес оттуда каравай хлеба и начал резать его на куски,
раскладывая по столу.
- Чу! - тихо воскликнул Ефим. - Кашляет… Рыбин прислушался и
сказал, кивнув головой:
- Да, идет…
И, обращаясь к Софье, объяснил:
- Сейчас придет свидетель. Я бы его водил по городам, ставил
на площадях, чтобы народ слушал его. Говорит он всегда одно, но это всем надо
слышать…
Тишина и сумрак становились гуще, голоса людей звучали
мягче. Софья и мать наблюдали за мужиками - все они двигались медленно, тяжело,
с какой-то странной осторожностью, и тоже следили за женщинами.
Из леса на поляну вышел высокий сутулый человек, он шел
медленно, крепко опираясь на палку, и было слышно его хриплое дыхание.
- Вот и я! - сказал он и начал кашлять.
Он был одет в длинное, до пят, потертое пальто, из-под
круглой измятой шляпы жидкими прядями бессильно свешивались желтоватые прямые
волосы. Светлая бородка росла на его желтом костлявом лице, рот у него был
полуоткрыт, глаза глубоко завалились под лоб и лихорадочно блестели оттуда, из
темных ям.
