- Зачем он это говорит? - тихо воскликнул один из мужиков у
крыльца. Голубоглазый медленно ответил:
- Теперь все равно - двум смертям не бывать, а одной не
миновать…
Люди стояли молчаливо, смотрели исподлобья, сумрачно, на
всех как будто лежало что-то невидимое, но тяжелое.
На крыльце явился урядник и, качаясь, пьяным голосом
заревел:
- Это кто говорит?
Он вдруг скатился с крыльца, схватил Рыбина за волосы и,
дергая его голову вперед, отталкивая назад, кричал:
- Это ты говоришь, сукин сын, это ты?
Толпа покачнулась, загудела. Мать в бессильной тоске
опустила голову. И снова раздался голос Рыбина:
- Вот, глядите, люди добрые…
- Молчать! - Урядник ударил его в ухо. Рыбин пошатнулся на
ногах, повел плечами.
- Связали руки вам и мучают, как хотят…
- Сотские! Веди его! Разойдись, народ! - Прыгая перед
Рыбиным, как цепная собака перед куском мяса, урядник толкал его кулаками в
лицо, в грудь, в живот.
- Не бей! - крикнул кто-то в толпе.
Зачем бьешь? - поддержал другой голос.
Идем! - сказал голубоглазый мужик, кивнув головой. И они оба
не спеша пошли к волости, а мать проводила их добрым взглядом. Она облегченно
вздохнула - урядник снова тяжело взбежал на крыльцо и оттуда, грозя кулаком,
исступленно орал:
- Веди его сюда! Я говорю…
- Не надо! - раздался в толпе сильный голос - мать поняла,
что это говорил мужик с голубыми глазами. - Не допускай, ребята! Уведут туда -
забьют до смерти. Да на нас же потом скажут, - мы, дескать, убили! Не допускай!
- Крестьяне! - гудел голос Михаилы. - Разве вы не видите
жизни своей, не понимаете, как вас грабят, как обманывают, кровь вашу пьют? Все
вами держится, вы - первая сила на земле, - а какие права имеете? С голоду
издыхать - одно ваше право!..
Мужики вдруг закричали, перебивая друг друга.
- Правильно говорит!
- Станового зовите! Где становой?..
- Урядник поскакал за ним…
- Пьяный-то!..
- Не наше дело начальство собирать…
Шум все рос, поднимался выше. - Говори! Не дадим бить… -
Развяжите руки ему… - Гляди, - греха не было бы!..
- Больно руки мне! - покрывая все голоса, ровно и звучно
оворил Рыбин.
- Не убегу я, мужики! От правды моей не скроюсь, она во мне
живет…
Несколько человек солидно отошли от толпы в разные стороны,
вполголоса переговариваясь и покачивая головами. Но все больше сбегалось плохо
и наскоро одетых, возбужденных людей. Они кипели темной пеной вокруг Рыбина, а
он стоял среди них, как часовня в лесу, подняв руки над головой, и, потрясая
ими, ричал в толпу:
- Спасибо, люди добрые, спасибо! Мы сами должны друг ружке
руки освободить, - так! Кто нам поможет? Он отер бороду и снова поднял руку,
всю в крови.
- Вот кровь моя - за правду льется!
Мать сошла с крыльца, но с земли ей не видно было Михаилы,
сжатого народом, и она снова поднялась на ступени. В груди у нее было горячо, и
что-то неясно радостное трепетало там.
- Крестьяне! Ищите грамотки, читайте, не верьте начальству и
попам, когда они говорят, что безбожники и бунтовщики те люди, которые для нас
правду несут. Правда тайно ходит по земле, она гнезд ищет в народе, -
начальству она вроде ножа и огня, не может оно принять ее, зарежет она его,
сожжет! Правда вам - друг добрый, а начальству - заклятый враг! Вот отчего она
прячется!..
Снова в толпе вспыхнуло несколько восклицаний:
- Слушай, православные!.. - Эх, брат, пропадешь ты…
- Кто тебя выдал?
- Поп! - сказал один из сотских. Двое мужиков крепко
выругались.
- Гляди, ребята! - раздался предупреждающий крик.
16
К толпе шел становой пристав, высокий, плотный человек с
круглым лицом. Фуражка у него была надета набок, один ус закручен кверху, а
другой опускался вниз, и от этого лицо его казалось кривым, обезображенным
тупой, мертвой улыбкой. В левой руке он нес шашку, а правой размахивал в
воздухе. Были слышны его шаги, тяжелые и твердые. Толпа расступалась перед ним.
Что-то угрюмое и подавленное появилось на лицах, шум смолкал, понижался, точно
уходил в землю. Мать чувствовала, что на лбу у нее дрожит кожа и глазам стало
горячо. Ей снова захотелось пойти в толпу, она наклонилась вперед и замерла в
напряженной позе.
- Что такое? - спросил пристав, остановясь против Рыбина и
меряя его глазами. - Почему не связаны руки? Сотские! Связать!
Голос у него был высокий и звонкий, но бесцветный.
- Были связаны, - народ развязал! - ответил один из сотских.
- Что? Народ? Какой народ?
Становой посмотрел на людей, стоявших перед ним полукругом.
И тем же однотонным, белым голосом, не повышая, не понижая его, продолжал:
- Это кто - народ?
Он ткнул наотмашь эфесом шашки в грудь голубоглазого
мужика.
- Это ты, Чумаков, парод? Ну, кто еще? Ты, Мишин? И дернул
кого-то правой рукой за бороду.
- Разойдись, сволочь!.. А то я вас, - я вам покажу! В
голосе, на лице его не было ни раздражения, ни угрозы, он говорил спокойно, бил
людей привычными, ровными движениями крепких длинных рук. Люди отступали перед
ним, опуская головы, повертывая в сторону лица.
- Ну? Вы что же? - обратился он к сотским. - Вяжи!
Выругался циничными словами, снова посмотрел на Рыбина и
громко сказал ему:
- Руки назад, - ты!
- Не хочу я, чтобы вязали руки мне! - заговорил Рыбин. -
Бежать не собираюсь, не дерусь, - зачем связывать меня?
- Что? - спросил пристав, шагнув к нему.
- Довольно вам мучить народ, звери! - возвышая голос,
продолжал Рыбин.
- Скоро придет и для вас красный день…
Становой стоял перед ним и смотрел в его лицо, шевеля усами.
Потом он отступил на шаг и свистящим голосом изумленно запел:
- А-а-ах, сукин сын! Ка-акие слова?
И вдруг быстро и крепко ударил Рыбина по лицу.
- Кулаком правду не убьешь! - крикнул Рыбин, наступая да
него. - И бить меня не имеешь права, собака ты паршивая!
- Не смею? Я? - протяжно взвыл становой.
И снова взмахнул рукой, целя в голову Рыбина. Рыбин присел,
удар не коснулся его, и становой, пошатнувшись, едва устоял на ногах. В толпе
кто-то громко фыркнул, и снова раздался гневный крик Михаила:
