- Не смей, говорю, бить меня, дьявол!
Становой оглянулся - люди угрюмо и молча сдвигались в
тесное, темное кольцо…
- Никита! - громко позвал становой, оглядываясь. - Никита,
эй!
Из толпы выдвинулся коренастый, невысокий мужик в коротком
полушубке. Он смотрел в землю, опустив большую лохматую голову.
- Никита! - покручивая ус и не торопясь, сказал становой. -
Дай ему в ухо, хорошенько!
Мужик шагнул вперед, остановился против Рыбина, поднял
голову. В упор, в лицо ему Рыбин бил тяжелыми, верными словами:
- Вот, глядите, люди, как зверье душит вас вашей же рукой!
Глядите, думайте!
Мужик медленно поднял руку и лениво ударил его по голове.
- Разве так, сукин ты сын?! - взвизгнул становой.
- Эй, Никита! - негромко сказали из толпы. - Бога не
забывай!
- Бей, говорю! - крикнул становой, толкая мужика в шею.
Мужик шагнул в сторону и угрюмо сказал, наклонив голову:
- Не буду больше…
- Что? Лицо станового дрогнуло, он затопал ногами и,
ругаясь, бросился на Рыбина. Тупо хлястнул удар, Михаило покачнулся, взмахнул
рукой, но вторым ударом становой опрокинул его на землю и, прыгая вокруг, с
ревом начал бить ногами в грудь, бока, в голову Рыбина.
Толпа враждебно загудела, закачалась, надвигаясь на
станового, он заметил это, отскочил и выхватил шашку из ножен.
- Вы так? Бунтовать? А-а?.. Вот оно что?..
Голос у него вздрогнул, взвизгнул и точно переломился,
захрипел. Вместе с голосом он вдруг потерял свою силу, втянул голову в плечи,
согнулся и, вращая во все стороны пустыми глазами, попятился, осторожно
ощупывая ногами почву сзади себя.
Отступая, он кричал хрипло и тревожно:
- Хорошо! Берите его, я ухожу, - ну-ка? Знаете ли вы,
сволочь проклятая, что он политический преступник, против царя идет, бунты
заводит, знаете? А вы его защищать, а? Вы бунтовщики? Ага-а!..
Не шевелясь, не мигая глазами, без сил и мысли, мать стояла
точно в тяжелом сне, раздавленная страхом и жалостью. В голове у нее, как
шмели, жужжали обиженные, угрюмые и злые крики людей, дрожал голос станового,
шуршали чьи-то шепоты…
- Коли он провинился - суди!.. - Вы - помилуйте его, ваше
благородие…
- Что вы, в самом деле, без всякого закону?.. - Разве можно?
Этак все начнут бить, тогда что будет?.. Люди разбились на две группы - одна, окружив
станового, кричала и уговаривала его, другая, меньше числом, осталась вокруг
избитого и глухо, угрюмо гудела. Несколько человек подняли его с земли, сотские
снова хотели вязать руки ему.
- Погодите вы, черти! - кричали им.
Михаило отирал с лица и бороды грязь, кровь и молчал,
оглядываясь. Взгляд его скользнул по лицу матери, - она, вздрогнув, потянулась
к нему, невольно взмахнула рукою, - он отвернулся. Но через несколько минут его
глаза снова остановились на лице ее. Ей показалось - он выпрямился, поднял
голову, окровавленные щеки задрожали…
«Узнал, - неужели узнал?..»
И закивала ему головой, вздрагивая от тоскливой, жуткой
радости. Но в следующий момент она увидела, что около него стоит голубоглазый
мужик и тоже смотрит на нее. Его взгляд на минуту разбудил в ней сознание
опасности…
«Что же это я? Ведь и меня схватят!» Мужик что-то сказал
Рыбину, тот тряхнул головой и вздрагивающим голосом, но четко и бодро
заговорил:
- Ничего! Не один я на земле, - всю правду не выловят они!
Где я был, там обо мне память останется, - вот! Хоть и разорили они гнездо, нет
там больше друзей-товарищей…
«Это он для меня говорит!» - быстро сообразила мать.
- Но будет день, вылетят на волю орлы, освободится народ!
Какая-то женщина принесла ведро воды и стала, охая и причитая,
обмывать лицо Рыбина. Ее тонкий, жалобный голос путался в словах Михаила и
мешал матери понимать их. Подошла толпа мужиков со становым впереди, кто-то
громко кричал;
- Давай подводу под арестанта, эй! Чья очередь?
Потом раздался новый, как бы обиженный голос станового:
- Я тебя могу ударить, а ты меня нет, не можешь, не смеешь,
болван!
- Так! А ты кто - бог? - крикнул Рыбин. Нестройный и
негромкий взрыв восклицаний заглушил голос его.
- Не спорь, дядя! Тут - начальство!..
- Не сердись, ваше благородие! Не в себе человек… Ты молчи,
чудак!
- Вот сейчас в город тебя повезут…
- Там закону больше! Крики толпы звучали умиротворяюще,
просительно, они сливались в неясную суету, и все было в ней безнадежно,
жалобно. Сотские повели Рыбина под руки на крыльцо волости, скрылись в двери.
Мужики медленно расходились по площади, мать видела, что голубоглазый
направляется к ней и исподлобья смотрит на нее. У нее задрожали ноги под
коленками, унылое чувство засосало сердце, вызывая тошноту.
«Не надо уходить! - подумала она. - Не надо!»
И, крепко держась за перила, ждала.
Становой, стоя на крыльце волости, говорил, размахивая
руками, упрекающим, уже снова белым, бездушным голосом:
- Дураки вы, сукины дети! Ничего не понимая, лезете в такое
дело, - в государственное дело! Скоты! Благодарить меня должны, в ноги мне
поклониться за доброту мою! Захочу я - все пойдете в каторгу…
Десятка два мужиков стояли, сняв шапки, и слушали. Темнело,
тучи опускались ниже. Голубоглазый подошел к крыльцу и сказал, вздохнув:
- Вот какие дела у нас…
- Да-а, - тихо отозвалась она.
Он посмотрел на нее открытым взглядом и спросил:
- Чем занимаетесь?
- Кружева скупаю у баб, полотна тоже… Мужик медленно
погладил бороду. Потом, глядя по направлению к волости, сказал скучно и
негромко:
- Этого у нас не найдется…
Мать смотрела на него сверху вниз и ждала момента, когда
удобнее уйти в комнату. Лицо у мужика было задумчивое, красивое, глаза
грустные. Широкоплечий и высокий, он был одет в кафтан, сплошь покрытый заплатами,
в чистую ситцевую рубаху, рыжие, деревенского сукна штаны и опорки, надетые на
босую ногу. Мать почему-то облегченно вздохнула. И вдруг, подчиняясь чутью,
опередившему неясную мысль, она неожиданно для себя спросила его:
- А что, ночевать у тебя можно будет?
Спросила, и все в ней туго натянулось - мускулы, кости. Она
выпрямилась, глядя на мужика остановившимися глазами. В голове у нее быстро
мелькали колючие мысли:
«Погублю Николая Ивановича. Пашу не увижу - долго! Изобьют!»
Глядя в землю и не торопясь, мужик ответил, запахивая кафтан
на груди:
