- Николай был прав! - сказала Людмила входя. - Его
арестовали. Я посылала туда мальчика, как вы сказали. Он говорил, что на дворе
полиция, видел полицейского, который прятался за воротами. И ходят сыщики,
мальчик их знает.
- Так! - сказала мать, кивая головой. - Ах, бедный…
Вздохнула, но - без печали, и тихонько удивилась этому.
- Он последнее время много читал среди городских рабочих, и
вообще ему пора было провалиться! - хмуро и спокойно заметила Людмила. -
Товарищи говорили - уезжай! Не послушал! По-моему - в таких случаях надо
заставлять, а не уговаривать…
В двери встал черноволосый и румяный мальчик с красивыми
синими глазами и горбатым носом.
- Я внесу самовар? - звонко спросил он.
- Пожалуйста, Сережа! Мой воспитанник.
Матери казалось, что Людмила сегодня иная, проще и ближе ей.
В гибких колебаниях ее стройного тела было много красоты и силы, несколько
смягчавшей строгое и бледное лицо. За ночь увеличились круги под ее глазами. И
чувствовалось в ней напряженное усилие, туго натянутая струна в душе.
Мальчик внес самовар.
- Знакомься, Сережа! Пелагея Ниловна, мать того рабочего,
которого вчера осудили.
Сережа молча поклонился, пожал руку матери, вышел, принес
булки и сел за стол. Людмила, наливая чай, убеждала мать не ходить домой до
поры, пока не выяснится, кого там ждет полиция.
- Может быть - вас! Вас, наверное, будут допрашивать…
- Пускай допрашивают! - отозвалась мать. - И арестуют - не
велика беда. Только бы сначала Пашину речь разослать.
- Она уже набрана. Завтра можно будет иметь ее для города и
слободы… Вы знаете Наташу?
- Как же!
- Отвезете ей…
Мальчик читал газету и как будто не слышал ничего, но порою
глаза его смотрели из-за листа в лицо матери, и когда она встречала их живой
взгляд, ей было приятно, она улыбалась. Людмила снова вспоминала Николая без
сожаления об его аресте, а матери казался вполне естественным ее тон. Время шло
быстрее, чем в другие дни, - когда кончили пить чай, было уже около полудня.
- Однако! - воскликнула Людмила. И в то же время торопливо
постучали. Мальчик встал, вопросительно взглянул на хозяйку, прищурив глаза.
- Отопри, Сережа. Кто бы это?
И спокойным движением она опустила руку в карман юбки,
говоря матери:
- Если жандармы, вы, Пелагея Ниловна, встаньте вот сюда, в
этот угол. А ты, Сережа…
- Я знаю! - тихо ответил мальчик, исчезая. Мать улыбнулась.
Ее эти приготовления не взволновали - в ней не было предчувствия беды.
Вошел маленький доктор. Он торопливо говорил:
- Во-первых, Николай арестован. Ага, вы здесь, Ниловна? Вас
не было во время ареста?
- Он меня отправил сюда.
- Гм, - я не думаю, что это полезно для вас!.. Во-вторых,
сегодня в ночь разные молодые люди напечатали на гектографах штук пятьсот речи.
Я видел - сделано недурно, четко, ясно. Они хотят вечером разбросать по городу.
Я - против, - для города удобнее печатные листки, а эти следует отправить
куда-нибудь.
- Вот я и отвезу их Наташе! - живо воскликнула мать. -
Давайте-ка!
Ей страшно захотелось скорее распространить речь Павла,
осыпать всю землю словами сына, и она смотрела в лицо доктора ожидающими ответа
глазами, готовая просить.
- Черт знает, насколько удобно вам теперь взяться за это! -
нерешительно сказал доктор и вынул часы. - Теперь одиннадцать сорок три, -
поезд в два пять, дорога туда - пять пятнадцать. Вы приедете вечером, но
недостаточно поздно. И не в этом дело…
- Не в этом! - повторила хозяйка, нахмурив брови.
- А в чем? - спросила мать, подвигаясь к ним. - Только в
том, чтобы хорошо сделать…
Людмила пристально взглянула на нее и, потирая лоб,
заметила:
- Вам - опасно…
- Почему? - горячо и требовательно воскликнула мать.
- Вот - почему! - заговорил доктор быстро и неровно. - Вы
исчезли из дому за час до ареста Николая. Вы уехали на завод, где вас знают как
тетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Все
это захлестывается в петлю вокруг вашей шеи.
- Меня там не заметят! - убеждала мать, разгораясь. - А
ворочусь, арестуют, спросят, где была… Остановясь на секунду, она воскликнула:
- Я знаю, как сказать! Оттуда я проеду прямо в слободу, там
у меня знакомый есть, Сизов, - так я скажу, что, мол, прямо из суда пришла к
нему, горе, мол, привело. А у него тоже горе - племянника осудили. Он покажет
так же. Видите?
Чувствуя, что они уступят силе ее желания, стремясь скорее
побудить их к этому, она говорила все более настойчиво. И они уступили.
- Что ж, поезжайте! - неохотно согласился доктор. Людмила
молчала, задумчиво прохаживаясь по комнате. Лицо у нее потускнело, осунулось, а
голову она держала, заметно напрягая мускулы шеи, как будто голова вдруг стала
тяжелой и невольно опускалась на грудь. Мать заметила это.
- Все вы бережете меня! - улыбаясь, сказала она. - Себя не
бережете…
- Неверно! - ответил доктор. - Мы себя бережем, должны
беречь! И очень ругаем того, кто бесполезно тратит силу свою, да-с! Теперь вот
что - речь вы получите на вокзале…
Он объяснил ей, как это будет сделано, потом взглянул в лило
ее, сказал:
- Ну, желаю успеха!
И ушел, все-таки недовольный чем-то. Когда дверь закрылась
за ним, Людмила подошла к матери, беззвучно смеясь.
- Я понимаю вас…
Взяв ее под руку, она снова тихо зашагала по комнате.
- У меня тоже есть сын. Ему уже тринадцать лет, но он живет
у отца. Мой муж - товарищ прокурора. И мальчик - с ним. Чем он будет? - часто
думаю я…
Ее влажный голос дрогнул, потом снова задумчиво и тихо
полилась речь:
- Его воспитывает сознательный враг тех людей, которые мне
близки, которых я считаю лучшими людьми земли. Сын может вырасти врагом моим.
Со мною жить ему нельзя, я живу под чужим именем. Восемь лет не видела я его, -
это много - восемь лет!
Остановясь у окна, она смотрела в бледное, пустынное небо,
продолжая:
- Если бы он был со мной - я была бы сильнее, не имела бы
раны в сердце, которая всегда болит. И даже если бы он умер - мне легче было
бы…
- Голубушка вы моя! - тихонько сказала мать, чувствуя, как
сострадание жжет ей сердце.
- Вы счастливая! - с усмешкой молвила Людмила. - Это
великолепно - мать и сын рядом, - это редко!
Власова неожиданно для себя самой воскликнула:
- Да, хорошо! - И, точно сообщая тайну, понизив голос,
продолжала: - Все - вы, Николай Иванович, все люди правды - тоже рядом! Вдруг
люди стали родными, - понимаю всех. Слов не понимаю, а все другое - понимаю!
