Общение с лошадями успокаивало его, в нем еще ворочались воспоминания войны, казалось, эти животные были свободны от прошлого, жили мгновением, без цели и смысла, то бродили в загоне, то неслись куда-то, подстегиваемые всадниками. И ему хотелось также взбрыкнуть, заржать и припустить по полю, вырывая копытами куски земли.
Но все вокруг удерживало его, опутывало, стреноживало, не давало сделать широкий шаг. В башке цокали строчки из книги того голубоглазого странника в волчьей шубе, что поэт подарил Ботику в поезде на промороженной байкальской дороге:
Может, у всех подножий
– Взлетности семена!
Бунт еще весь не прожит,
Радость еще вольна.
Синей небесной угрозе
Нашу ли мощь расплескать?
Завтра весь мир заморозят
– Анабиоза войска.
Вот они завтра мир заморозят, думал Ботик, а я здесь, как гриб, сижу и все пропущу, мимо пройдет жизнь, пролетит, как лихая лошадь, без меня…
В августе двадцать третьего года Дмитрий Ульянов пригласил Стожарова с семьей прокатиться в Горки.
– Да что ты, нет, это неудобно… – сомневался Макар.
А Дмитрий Ильич:
– Погоди, погоди, что тут такого, прогуляетесь, воздухом подышите, парк не везде огорожен, через него деревенские ходят. Поедем в машине, с ветерком!
Солнечным утром в открытом автомобиле «Делонэ-Белльвиль» покатили в Горки – Дмитрий Ильич рядом с шофером Степой Гилем, за ними Панечка со Стожаровым и двухмесячной Стешей на руках.
До Горок тридцать пять километров, ехать около часа, дорога извилистая, петляет через деревни, ямы да ухабы, щебенка, старое шоссе. После деревни Пронино поворот налево в березовую аллею, после Красного моста – вторая березовая аллея упирается в деревянные ворота, закрытые изнутри бревном. Обычно бревно не вдевалось в обе петли, а держалось только на одной. Шофер приоткрывал створки, толкал бревно рукой и, распахнув ворота, въезжал в парк.
На сей раз навстречу «Делонэ-Белльвилю» вырвался небольшой докторский «опель», резко завизжав тормозами. Из окошка выглянуло озабоченное бледное лицо в роговых очках. Пассажир «опеля» кивнул Дмитрию Ильичу и отвернулся.
– Это кто? – спросил Макар.
– Профессор Гранатов, видимо, приезжал по приглашению консилиума, – ответил Ульянов. – Всё делаем, чтобы брат выздоровел, встал в строй, самые знаменитые светила приглашаем. Хотя почему Гранатов, не понимаю, вроде он по живым не специализируется…
Гранатов много думал перед тем, как обратиться к лечащим врачам Владимира Ильича. Где найти слова, чтобы они поняли: их медицина не владеет методом решения главных вопросов бытия. Только он, Алексей Валерианович, в результате изнурительного поиска, невероятных усилий и бессонных ночей, открыл некий алгоритм и готов принять тяжкий груз ответственности, поскольку на чаше весов – жизнь Ильича.
Да-да, он уверен: именно теперь, когда Владимир Ильич пошел на поправку, много шутит, смеется, интересуется международной обстановкой, текущим моментом, с чувством напевает «Беснуйтесь, тираны!» и «Смело, товарищи, в ногу», – он должен быть заморожен. Только не ждать новой волны недуга: она – не за горами.
Два года назад профессор Озерецкий Николай Константинович пригласил Гранатова на кафедру криоорганики в Институт новой медицины Наркомата здравоохранения, обнаружив заметку в «Медицинском вестнике», где Алексей Валерианович излагал теорию замораживания живых тел с их последующим сохранением.
Всего за два года Гранатов создал особое направление крионики, вселил энтузиазм в души единомышленников – врачей и биологов, вместе они экспериментировали с живыми и неживыми организмами, изобретали камеры и растворы, выискивали составы, которые могли бы, не нарушая органику, заморозить живую клетку. А главное – разморозить в целости и сохранности.
«Крионика – путь к бессмертию!» – любимое выражение доктора из уст в уста передавали в коридорах института, оно было начертано на красном кумаче, что стоял в углу основной лаборатории, где проводились опыты. Август 1923 года ознаменовался победой – замороженная мышь оттаяла и ожила!
Пока Владимир Ильич спал под енотовой шубой отца, на втором этаже Большого дома собрались профессор Отфрид Ферстер, доктор Обух, доктор Штрюмпель, доктора Елистратов, Розанов – все те, кто постоянно заботился о здоровье, бодрости и пищеварении вождя революции.
Плотным кольцом в белых шапочках и халатах выдающиеся врачи эпохи сидели за столом, покрытым льняной белоснежной скатертью, словно рыцари короля Артура.
– Товарищи! – Владимир Николаевич Розанов снял очки и прищурился. – Работы Алексея Валериановича Гранатова последнее время у многих на слуху, он биолог, специалист по… – Розанов сделал паузу, надел очки, взглянул на странную шляпу Гранатова (от чрезмерного волнения тот прижал ее к груди) и произнес по слогам – кри-о-нике. Ну, излагайте ваши соображения, Алексей Валерианович.
Гранатов подсознательно занял позицию возле белого шкафа со стеклянными дверцами, откуда глядел, не мигая, большой иссиня-черный тетерев, подстреленный Лениным и превращенный в чучело, один из первых охотничьих трофеев Ильича. На докторе Гранатове были длинный коричневый пальмерстон и островерхая гарибальдийская шляпа особого покроя, как мы уже отмечали, прижатая к груди; когда-то такими шляпами щеголяли в Петербурге.
– Коллеги! – начал взволнованно Гранатов. – В этом промежутке между рождением и смертью, в круговращении бытия человек забывает о главном: о том, что он может победить время. Каким образом, спросите вы? А таким, что сильный, очень сильный холод останавливает стрелки даже самых быстрых часов! Время сейчас – враг наш! Оно ополчилось на Владимира Ильича, оно против него, оно против нас с вами, желающих спасти Ленина любой ценой.
С этими словами Гранатов махнул шляпой, как бы демонстрируя: вот оно – время, перед нами, а мы его сейчас напугаем и выгоним из комнаты! И снова ринулся в бой:
– Всем нам хорошо известно, что болезнь Владимира Ильича есть результат его изнурительной умственной работы, а также эсеровских пуль, одну из которых вам удалось извлечь, а вторая – так и сидит в левом плече со стороны лопатки. Верное ли вы тогда приняли решение, глубокоуважаемые коллеги?
– Не сомневайтесь, – с достоинством ответил Розанов. – Инородные тела постепенно окружаются плотной соединительной тканью, которая надежно изолирует их от организма.
– В том числе и отравленные?
– Даже если они были отравлены ядом кураре, – нахмурился профессор, – вряд ли это причинило ущерб Владимиру Ильичу. Кураре смертелен лишь на стрелах у дикарей. Отравленная пуля, вылетевшая из браунинга, мгновенно теряет свои ядовитые свойства, поскольку яд кураре легко разлагается под действием высоких температур.
– Надеюсь, это так, надеюсь. Пока его мозг и сердце работают как часы. Но завод кончается, и роковой конец неизбежен. А выход из патовой ситуации – есть! Владимир Ильич еще полон жизни, бодрствующий ленинский дух не дает организму сорваться в пучину. Но, как заметил наш с вами гениальный пациент, «промедление смерти подобно».
