– Meine Familie ist hier, моя семья здесь.
Если бы она тогда дрогнула, Гера говорил, всё, нам капут.
За самовольное возвращение из Штатов Борю выгнали из Внешторга с партийным взысканием и лишили пристанища на Каляевке. Далее обычно следовал арест, и Боря, как говорится, сидел на чемодане.
Ни о какой другой собственности, кроме автомобиля, он не мечтал, поэтому никогда не задумывался о крыше над головой. Десять лет в Америке, Англии, Германии – дадут, где остановиться.
Теперь он владел только «Фордом». Без квартиры, без работы, без гроша в кармане, вокруг сплошь утраты, бесславия и несчастья, последняя радость у него была – езда с ветерком на своем жестяном коне.
Незадолго до возвращения Ботика арестовали Ланцевицкого. Из квартиры в Большом Комсомольском переулке Асю с дочкой переселили в каморку на Маросейке.
Там они и зажили вшестером. Спали на полу, ели на столешнице радиолы. В Торгсин все пути поросли ковылем, типчаком и полынью, зато Ангелина протоптала дорожку в ломбард и в комиссионный магазин, сдала английское двубортное габардиновое пальто, жаккардовый жакет из Берлина, туфли американские, жить на что-то надо! Свой холодильник американский продали писателю Льву Кассилю.
Встал вопрос – продавать машину.
И сразу возник покупатель, который давно положил зоркий взгляд на «Форд», бравый летчик Головин. В те годы владеть таким автомобилем – значило идти в ногу с мировым прогрессом, поэтому, издалека увидев, как Боря паркуется на Садовой, легендарный полярник дождался хозяина, подошел, скрипя кожаными бриджами, к Ботику, представился:
– Павел Георгиевич Головин, летчик.
На груди его сверкала новенькая звездочка Героя, хотя и без того было видно, что это герой, покоритель высоких широт, высокий, молодой, самоуверенный, он мигом предложил обмен с доплатой, да не малой: вот вам моя «эмочка», полученная в дар от правительства, а вы мне ваш «Форд», я как увидел его, так влюбился без памяти, буду вам деньги помесячно выплачивать, соглашайтесь, прямо сейчас, не сойду с места, Борис Филаретович!
Скрепя сердце, Боря передал ему ключи и стал ждать, когда первый в мире пилот самолета, пролетевший над Северным полюсом и сбросивший туда в доказательство масленку, вернет ему деньги за машину. Но тот, мобилизованный на финский фронт, пропал надолго. Даже неизвестно – успел ли он покрасоваться в приобретенном «Форде». Как-то раз Боря открывает газету, а там Герой Советского Союза полковник Головин в черной рамке – отказал мотор. При испытании нового бомбардировщика разбился вместе с экипажем.
Приближалась большая война, хотя никто не верил, что она все-таки будет.
Нарком внешней торговли Розенгольц, который с треском выгнал Борю из Внешторга, был обвинен в правотроцкистском блоке вместе с Бухариным и Рыковым, арестован и расстрелян. «Колю» Ежова расстреляли как врага народа, немецкие войска вошли в Париж, Красная Армия освободила Бессарабию, а в декабре Гитлер подписал план «Барбаросса», хотя последнее было пока неведомо обитателям Валентиновки, где поселился Борис Таранда с семьей.
Благодаря хлопотам друзей Ботик уже работал в Народном комиссариате путей сообщения, заведовал материальной частью, там и получил дом в Подмосковье с высокими соснами на участке, так мне хорошо знакомыми с детства.
Из всех вещей, привезенных из Америки, осталась одна радиола.
Когда ее включали, загорался яркий зеленый глаз. В детстве мне казалось, какой-то хищник семейства кошачьих выглядывает из нее – может быть, лев или ягуар наблюдает за мной изумрудною дужкой, малахитовым зрачком. Под этим пристальным взглядом начала я ходить, разговаривать и читать, а дедушка Боря учил меня танцевать вальс.
Дети выросли, радиола состарилась, Ботик окончил свое земное поприще, бабушка Ангелина покинула землю с умиротворенным сердцем в полном божественном покое. Ей было сто восемь лет. Помню, она говорила мне с нежностью:
– Как время ушло… Валечка и Герочка – та-какие хорошие были мальчики, а теперь Die Großväter, дедушки…
Дачу, окруженную садом из тридцати пяти яблонь, войлочными вишнями, грушами, зарослями малины, крыжовника и смородины, грядками клубники, а также клумбами благоухающих чайных роз, внук Бори и Ангелины обменял на однокомнатную квартиру в Москве.
И я попросила привезти мне домой эту радиолу.
Она давно хранила молчание, глаз ее потух, остался полый деревянный корпус, отклеилась мягкая темно-зеленая обивка, что из того, я думала, пускай дедушкина радиола будет уже со мной до скончания дней.
Дома, к сожалению, места не нашлось – она довольно громоздкая, пришлось установить ее на балконе. И тут же в радиоле Ботика поселилось тихое семейство сизарей: благостная голубица воссела на гнездо, ее соколик бесперебойно снабжал подругу провиантом. Спустя некоторое время нас можно было поздравить с прибавлением. Опасливо озираясь, из радиолы выпархивали птенцы и хороводили, разминая затекшие члены. На полу валялись скорлупа от яиц, пух, перо, голубиным пометом с нашего балкона можно было выстелить Великий Шелковый путь. Сонмище птиц с окрестных газонов, базаров, помоек слеталось к нам, хлопая крылами, вздымая клубы пыли.
– Надо застеклить балкон, – решили мы. – Это черт знает что такое!
– Только быстрее, – предупредил Сеня-орнитолог. – Стеклите в коротком перерыве, когда подростки встанут на крыло, а новое поколение еще не вылупится.
Улучив момент, мы вынесли сначала во двор гнездо с яйцами, под злые голубиные взгляды положили его в укромном уголке средь кустов, а следом и саму радиолу, разобрав ее на части. Ушли, стараясь не оглядываться, под еле слышную музыку – то ли фокстрот, то ли шимми, такую тихую, что не разобрать, а потом она и вовсе умолкла.
«Космополитизм» обернулся для Макара изгнанием с Кавказа и переводом его в секретари окружного Черноморского комитета РКП. Теперь его адрес: Новороссийск, дом сорок семь по Красноармейской, рукой подать до Миллионной, где в «Доме с орлом» располагался райком Черноморского округа, и в нескольких шагах – море.
Море нависало над городом, чувствовалось везде. Макар вдохнул солоноватый черноморский воздух полной грудью, выдохнул и с новой силой принялся обустраивать житье.
У африканцев химба нет личного имущества, говорила Стеша, они постоянно в движении, но они умеют из всего извлекать пользу, так и Макар Стожаров. Это герой, который был рожден, чтобы спасти мир, просто у него не получилось. Он всюду шел, проповедуя любовь, а вынужден был констатировать всеобщее разрушение.
Часто видели Стожарова на керосиновом заводе или на башне элеватора, своим стал Макар Макарыч на «Пролетарии» среди покрытых с головы до ног белой пылью рабочих цементного завода.
Больше всего ему нравилось бывать в порту – и летом, и зимой, когда дул бора, ветер с юго-востока, вокруг все заиндевеет – корабли, портовый маяк, дебаркадеры и трапы. Казалось, грязь и морок очистятся кристаллами льда, и жизнь станет другой, такой, какой мечталось Макару.
