Запах карамельного лука дразнил, щекотал ноздри, привлекая всю округу. Иона был тут как тут, домой бежала Асенька откуда ни возьмись, опускалась на грешную землю Маруся Небесная. Вот они сидели и ждали, пока там всё сплавится, загустеет, маленько остынет, у всех уже слюнки текли. Наконец Лара приподнимала тяжелую крышку, и они запускали ложки в эти нектар и амброзию, лакомство богов.
В любом случае тут не обошлось без провидения, перста судьбы, тем более Макар был натурой импульсивной, холерической, я бы даже сказала, бесноватой. Стеша намекала, но ее намеки были неясны и туманны, что этот семижильный безбожник пытался добраться до корня сознания, как света за пределами ума.
Немудрено, если он в Комусинском лесу прорвался из окружения со штабс-капитаном Семечкиным и – одномоментно – загремел в немецкий плен. Мы обсуждали это со Стешей, подобную вероятность она не исключала. Стеша своими глазами видела, как он выходил из двух разных комнат. Она стояла в прихожей, вдруг открываются двери – у старика была квартира на станции Кратово в поселке старых большевиков и – фокус-покус: Макар единовременно выходит из каждой.
Я тоже была свидетелем раздвоения Макара, правда, почти в младенческом возрасте. У деда был дом в Юрмале, он шел по сосновому бору, а я бежала ему навстречу, когда увидела еще одного Макара, точь-в-точь такого же. Второй неподвижно сидел на краю дороги. Внезапно тот, что сидел, – исчез, и меня подхватил на руки «оставшийся».
Стеша давно хотела разобраться с феноменом расщепления Макара. И страшно обрадовалась, когда квантовые физики, она где-то прочитала, открыли, что элементарная частица, которая у тебя перед носом, в одно и то же время способна обитать в удаленной точке мироздания, – некий закон симметрии, как она поняла, отражающий – если не всё без разбору, то уж, во всяком случае, нечто примечательное.
Стеша написала письмо знакомому физику, профессору Курдюкову.
«Нельзя ли использовать это открытие, – спросила она, – для объяснения того факта, что исход одного и того же сражения в Первой мировой войне для моего отца получился неодинаковый. Я пишу о нем книгу и хочу знать: казус его раздвоения – иллюзия или реальность?»
Вскоре ей пришло письмо. Профессор Курдюков отвечал буквально следующее:
«В человеческой психике наверняка и не то бывает. А вот в действительности – нет, нет и нет. По крайней мере, с большими и тяжелыми объектами вроде людей. Так называемый «туннельный эффект» на людях еще никто не наблюдал (слишком большой потенциальный барьер, нарушение когерентности etc.).
Квантовая физика, на которую вы ссылаетесь, при переходе от маленьких и легких объектов (вроде электрона) к большим и тяжелым (вроде человека) плавно превращается в классическую, где «и того, и другого одновременно» не бывает. Боюсь, описать упомянутое вами явление можете только вы. А квантовая физика – увы, не может.
Засим остаюсь неизменно Ваш – проф. Курдюков».
«Уважаемый Илья Наумович, – строчила Стеша. – Когда-то романы Жюль Верна, Артура Кларка, гиперболоид инженера Гарина казались завиральщиной, и что же? Прошла всего пара-тройка десятков лет, и сказка стала былью…»
«Проясню ситуацию, – отвечал Курдюков. – Дело в том, что Жюль Верн, Алексей Толстой и Артур Кларк были (последний с некоторой натяжкой) фантастические, кошмарные невежды. Как летать на Луну и что при этом происходит, как сделать подводную лодку и т. д. реальные ученые, а не хрен-знает-кто, знали досконально в начале XIX века. Что нельзя просверлить землю с помощью каких-то термитных кубиков, было ясно начиная с XVIII века. Фантасты ничего не предсказывали. Oни просто продавали свои невежественные фантазии еще большим невеждам».
«Выходит, фантастику на свалку?» – писала ему Стеша, понемногу заводясь.
«Фантастика – это совсем не то, что вы думаете, – отвечал профессор. – Фантастика – это когда Галилей додумался, что люди, заключенные внутрь корабля, который с одной скоростью скользит по гладкой воде, никогда не догадаются о том, что они внутри корабля, который скользит по гладкой воде. Вы будете смеяться, но вся современная физика возникла из этого. Фантастика – это когда Фарадей и Максвелл догадались до радиоволн, а Герц их нашел. Фантастика – это таблица Менделеева. Фантастика – это когда Планк, Эйнштейн и Бор поняли, что для того, чтоб вы видели свет, электроны должны летать вокруг протонов в атомных ядрах…»
И заключил этот спор сентенцией:
«Замечательная проза, – написал он, словно высекая свою мысль на мраморе, – велика не «изобретением» какой-нибудь адской машинки или волшебных лучей с чудесными свойствами, – но тем, что автор постиг что-то важное в человеке: миф о царе Мидасе – не об утерянной технологии превращения чего угодно в золото путем прикосновения. Точно так же, как и «Шагреневая кожа» Оноре де Бальзака – не об уникальных свойствах некоторой разновидности кожи. Так что подпорки в виде квантовой механики (или любой другой «официально признанной» теории) хорошей книжке просто не нужны: она не об этом.
…Разве нет?
– Ну хватит с меня, – возмутилась Стеша. – Каждый гаврик мне будет нотации читать!
Она извлекла из шкафа свой бархатный бордовый альбом, выудила оттуда старую фотографию, пошла – сделала копию и отправила Курдюкову.
На снимке она лет шести, с улыбкой во весь рот, совершенно беззубая, стоит у фонтана среди пальм. С одной стороны у нее Макар с бамбуковой тростью в белой войлочной шляпе. А справа – в парусиновых штанах и просторной рубахе, стриженный под ноль – тоже Макар, но только без шляпы. И подпись:
«Не живи уныло – цени все, что было!
Папка.
6.06.1929 г. Пятигорск»
Послала и ждет насмешливое: «Подделка».
Месяц профессор безмолвствовал. Наконец пришел ответ:
«Спасибо… и Вам – доброго!
Док. физ. – мат. наук, проф. И.Н.К.»
Весь пронизанный субботним ярким солнцем, от макушек платанов до крапивы у забора семейства Фили, Витебск раскинулся на холмах в летней послеполуденной дреме. По теплой Двине, разломившей пополам город, фланировали пароходы, мерно стуча по ее летейским водам огромными колесами-лопастями, заходя в извилистые притоки Лучёсу и Витьбу – с высокими, заросшими ивами берегами, радуя расслабленных пассажиров живописными картинами.
Золоченой рамой город окружал Смоленскую базарную площадь, испускавшую на три версты вокруг соблазнительные и сокрушительные грибные, чесночные, лавровые, рыбные, пряные, ядреные запахи. Лавки с красными занавесками открыты для рыночной публики, перед распахнутыми дверьми на табуретках восседали необъятные мастерицы и проворно вязали чулки из овечьей шерсти. Тут же – сита с ягодами, хлебами, лепешками и коржами, пирамиды горшков и кастрюль, скобяная утварь, корыта яблок. По рыночным рядам бродили козы, грозя наделать бед, вдали пара волов тащила воз, доверху нагруженный картофелем.
