Лютуют «испанка», дизентерия, оспа, корь, туберкулез, чума, холера, потоками прибывают инфекционные, а он уж вроде не дышит, не моргает, да и пульс не прощупывается. Но стоило к нему приблизиться низенькой бесшумной коляске из вышеозначенного отделения, Макар подавал один признак жизни: крепко цеплялся за спинку железной кровати.
Потом он очнулся и месяц глядел на беленый потолок в трещинках, считал мух, накрывшись серым суконным одеялком, еле слышно отвечал на вопросы санитаров, смиренно кушал кашу-размазню, запивая чаем, не привлекая внимания начальника.
Одним солнечным утром главный врач госпиталя, совершая обход барака, встал у постели Макара, схватил за край одеяла и сдернул его.
– Вот, полюбуйтесь, – сказал он, – русский герой-солдат, который одолел тиф, чтобы обратно встать в ряды бойцов во славу Отечества!
Стожаров, плоский и желтый как Кощей, хотел было матюгнуться на эту тираду, но вовремя опомнился и приложил правую руку к воображаемому козырьку.
– Рад стараться, господин доктор, – громко сказал Макар, тихонько добавив: – И главное, не обосраться…
Начальник уже не слышал, он шел по бараку, злой дух, сопровождаемый чертями в белых халатах, указывая пальцем на тех, кто явно залежался в этом тифозном раю.
На другой день Макара выставили из больницы с диагнозом «здоров» и предписанием для прохождения военной службы в крепости Осовец.
– Вставай, Стожаров! – скомандовал главврач. – В сторону переднего края – пррравое плечо вперед – шагом марш!
Стожаров слез с кровати, зашатался и упал.
Не беда, ему снарядили телегу с такими же доходягами, которых подсаживали и ссаживали по разным местам. Двух подсадили за Неманом, одного забрали на подъезде к реке Бобр, одного, совсем замеревшего, сдали в полевой лазарет, который дислоцировался в обратном направлении.
– Еще один переход, и мы на месте! – буркнул снулый поручик из комендатуры и показал желтым ногтем куда-то за луга.
Там, на высоком берегу Бобра, окруженная болотами, и стояла Макарова крепость. Открылась она неожиданно во всей своей фортификационной красе, когда, оставив заливной луг, телега въехала, скрипя, едва не развалившись, на песчаные Собачьи Бугры.
В лучах заходящего солнца кирпичи крепости казались облиты алой краской, на Центральном форте победоносно развевался флаг Российской империи, дела у которой к июню 1915 года складывались совсем никудышно.
Всю зиму и весну немцы бомбили крепость осадными мортирами мощнейших калибров, такие повыгрузили чудовища на станции Подлесок и установили в Белашевском лесу – русским артиллеристам и во сне не привидится! На помощь славным защитникам этого плацдарма ехал Макар, познавший свое происхождение от бога Ра.
– Воспрянь, Стожаров, решившись на битву, – слышалось ему в скрипе тележных колес, – для воина нет лучше праведного сражения, подобного распахнутым вратам рая, не то прослывешь дристуном, уклонившимся от боя!
– …ибо здесь нет ни гибели, ни начинаний…
– …а воплощенный во всех телах неуничтожим!
Макару чудилось, бормочет поручик из комендатуры, но тот ехал молча, насупив брови, с опаской поглядывая на тучи дыма и пепла, запорошившие казематы, нависшие над Осовцом, куда он с облегчением сбыл с рук хромого рыжего шпенделя, и побыстрей, пока не возобновилась бомбардировка, – «Но-о! соловая!» – помчался в Гродно.
Любопытно, что с прибытием Стожарова ураганный огонь противника начал заметно ослабевать – до полного прекращения обстрела Осовецкой крепости!
Зато бомбили письмами. В листовках, которые немцы бросали на главную позицию защитников крепости в виде «голубков», а также при помощи аэроплана, говорилось:
«Русский Солдат!
Скоро твоя Россия будет под властью германского Кайзера!
Винтовку за плечи дулом вниз – и с поднятыми руками переходи на нашу сторону.
Следуй примеру тысяч твоих товарищей. Мы дружески тебя примем, напоим и накормим. У нас тепло и сытно! В Германии никогда не будет недостатка в продуктах: три раза в день пленные едят до отвала. Они получают различные сладости, хлеб, масло, молоко, кашу и т. д.
Русский! Кончай сопротивление, сдавайся и иди к нам».
Внизу был нарисован стол, уставленный котелками, вокруг сидели в два ряда бритые солдаты с круглыми глазами. А посреди стола на блюде лежал огромный розовый поросенок с яблоком во рту.
Макар приберег одно такое письмо для потомков.
Он потихоньку приходил в себя, чистил ружье, стирал портянки, перезнакомился с гарнизоном, собирался пропагандировать революцию.
– Какая тишина, ты слышишь? – спрашивал его рядовой Панкратов, солдат, оглоушенный еще недавней канонадой.
В этом безмолвии все они чувствовали себя потерявшимися в предутреннем сне, как рыбы в озере, на которых зловредные рыбаки уже приготовили сети и бредни, опутав ими камышовую затину.
В ярмарочные дни, отлепившись от гончарного круга, Филя погружал свое глиняное богатство на телегу и вез его продавать на базар. На козлах сидел Борька, Филина гордость и краса, весело погоняя чалого в яблоках, поседевшего мерина.
– Когда телега полна, рядом с ней и шагать – отрада! – Филя сбоку идет своим ходом, на лошадь губами чмокает.
Придерживаясь за шершавый тележный бортик, он с опаской поглядывал, как позвякивают и дребезжат по брусчатке горшки и кувшины, которые Ларочка предусмотрительно проложила ветошью.
Филя был хромоног – правую ногу вообще не сгибал, ясно давая понять сошедшему с ума миру: если, не приведи, конечно, Господь, волею обстоятельств и горькой нужды Военное министерство примется выколачивать новую грозную силу для отражения врага, то лично Филей вряд ли возможно залатать кафтан, ибо с такой ногой ему назначено судьбою исключительно крепить тыл своими горшками и свистюльками.
А то было дело, в июне пятнадцатого Филю вызвали куда следует, и командир – Додя Клоп, служивший исправником в присутствии, Филя помнил его мальчишкой с улицы Кантонистов, тот прославился опустошительными набегами на соседские сады и огороды, так вот Додя заявил:
– Придется вам отложить утюг да ножницы, господин Таранда, и перебраться от ваших горшков к деятельной обороне Российской империи.
– Вот нежданчик: в лесу подох медведь! – отозвался Филя. – Неважнецкие дела на фронте, а, господин Клоп? – спросил он участливо. – Раз вам приходится питать нашу армию столь доблестными новобранцами?
– На вас лично у императора надежда маленькая, господин Таранда, – сказал Клоп. – Но если поскрести по сусекам… – он чуть не добавил «всю шелупень», но выразился уставно, – …ратников второго разряда, глядишь, и наберется с бору по сосенке.
– В таком случае я готов, пан Додя, – ответил Филя. – Бог велик, и куда он ведет – там и хорошо. Я даже рад и горд, что в такую сложную для нашей родины минуту вы обратились именно ко мне, позвольте пожать вашу руку! – и он стал надвигаться на Додю, чеканя шаг несгибаемой ногой.
