Флаги заполаскивали над выцветшими от солнца, вымытыми дождями железными крышами, красочные плакаты Четвергова украшали улицы, на заборах и фасадах домов, вдоль которых двигались толпы демонстрантов, были изображены сотни алых всадников на синих конях, стремительные локомотивы, аэропланы и дирижабли.
Люди шли, сообщает Макар в своей книге «Мы – новый мир!», над головами у них парил громадный золотой дирижабль, на боку его было написано: ТРУД, РЕВОЛЮЦИЯ, МАЙ. А вдоль улиц стояли ребятишки беспрерывной цепью, большинство из них – татарчата в белых длинных рубашках, пели по-татарски, прыгали и кричали «ура». У всех рабочих и офицеров, у всех девиц и солдат на груди, рукавах, на шляпах и фуражках алели банты и ленты. Реяли знамена, и торжественные звуки лились «Марсельезы» с «Варшавянкой».
Макар даже не пытался выстроить колонны в иерархическом порядке, само собой, впереди вышагивала отважная и доблестная крымская парторганизация – полное смешение разнородных элементов: подпольщики, знавшие наизусть каждую рощицу, овражек, лощинку, где они проводили собрания под покровом плывущих осенних туманов в урочищах – Дубках, Левадках или молельне менонитов на Троицкой улице в безлюдном уголке Старого города, естественно, полагая себя авангардом, а всех остальных второстепенными членами. Залетные армейские коммунисты, только-только вступившие в пределы Крыма, однако повсюду и везде считавшие себя гегемоном. Далее следовала беспорядочная стихия группировок и коалиций, ослепительный круговорот чудовищных и чудесных существ, запечатленных в сумбурных списках, которыми чуть не до потолка завален был стол Макара, украинцы, армяне, болгары, греки, евреи, караимы, крымчаки, латыши, ногайцы, немцы, татары, турки и тюрки, чехи, эстонцы… И всякий маленький, но гордый народец имел крошечную персональную секцию, секция – бюро, а члены отдельно взятой партийной ячейки – несокрушимую национальную самостийность.
Требовалось немало чуткости и сердечного пыла, чтобы спаять эти разрозненные землячества, расставить по местам, собрать под изрядно потрепанное знамя революции темных и праздношатающихся, не говоря уже о том беспредельном, что в эти списки не вместилось!
Сочувствующие, особисты, отзовисты, даже половинчатые и колеблющиеся члены оппозиционных фракций были у него на вес золота. Как он их звал, как манил влить свои ручьи в единую большевистскую реку!
В предвыборные дни внимательно слушали Макара солдаты на гарнизонном митинге, в цехах аэропланосборочного завода «Анатра», в союзе мельничных рабочих. Казалось, его передвижение хаотично, словно движение астероида, ибо никакими расчетами невозможно было определить симптомов, которые предвещали внезапное появление Стожарова в его неразлучной кепке-восьмиклинке с костяным козырьком.
Однажды, выступая в солдатском гарнизоне, Макар битый час от всего сердца пожимал слушателям руки, а к финалу докатился до такой вулканической ярости в спорах с солдатами-эсерами, что те ринулись к нему, повалили на пол и начали дубасить почем зря.
Неожиданно за него вступился бывший политкаторжанин из смертников, рабочий-путиловец Осокин. Он пристыдил эсеров и напомнил, что Стожарова мучали в царской каторге.
На обратной дороге Осокин спросил у Макара, почему он все норовит сделать сам, а не поручает уполномоченным людям?
– Я полностью сознаю, – отвечал побитый Макар с фиолетовым фонарем под глазом, – что все происходит так, а не иначе, поскольку мир – таков, какой есть. Чтобы вмешаться в течение событий, – объяснял он, прихрамывая, опираясь на плечо Осокина, – я должен привнести что-то новое, и это новое может быть только мной самим, силой любви, сосредоточенной во мне! Понимаешь?
– Не совсем, – отвечал Осокин, левый эсер, заслуженный борец с царизмом, не год и не два отмотавший по царским централам.
– Ну как тебе объяснить? – задумался Стожаров, собиратель мыслей и проводник воли масс. – На чужом … в рай не въедешь! Понял?
– Понял! – серьезно сказал Осокин и подал заявление в большевистскую партию.
В результате коммунисты на выборах получили большинство депутатских мандатов. Но меньшевики и эсеры с анархистами еще составляли в горсовете оппозицию, с которой приходилось считаться: к ним тепло относились работники культуры и медсантруда.
Войне ведь еще конца-края не видать. «Крымский полуостров, – записывал Макар в своем манускрипте «Мы – новый мир!», – занимает территорию не более 200 верст вдоль и 200 поперек. Имеет 7 уездов. Один из них, Керченский, занят белыми».
Накануне Первомайского торжества в горком явился некий инженер-механик.
– Желаю доложить Макар Макаровичу Стожарову, – сказал он, – об изобретении, коему суждено сыграть огромную роль в условиях Гражданской войны.
Инженер был весьма необычен: в сером долгополом пыльнике с кожаным ремешком, за плечами – походная сумка с карманами, после войны ее стали называть немецким словом рюк-зак. На жилистой длинной шее у визитера болтался линялый померанцевый шарф, на голове – траченная молью шляпа. Инженер был близорук, он глядел на Макара сквозь круглые стекла «очков-велосипедов» многократно увеличенными бледными глазами. Одно стекло было треснуто.
Человек снял шляпу, и Макару показалось, что на нем белая тюбетейка – такой зиял контраст между его загорелым лицом и восковым черепом. Незнакомец протянул Стожарову сухую длинную руку и прокаркал:
– Инженер-изобретатель Арке Клавдиевич Пэрэц, обыватель. Извольте выслушать о моем эпохальном изобретении.
Пэрэц жутко волновался, поэтому Стожаров предложил ему сесть, наврал, что краем уха слышал о его изобретении и желает знать, в чем оно заключается.
– Я не позволил бы себе беспокоить вас, – сказал польщенный механик, – если бы не думал, что мое открытие может вам пригодиться, особенно теперь, когда вы со всех сторон окружены врагами, ни на кого нельзя положиться, тем более это касается предстоящих выборов в Горсовет. А мой прибор, довольно-таки простой в применении, окажет вам колоссальную услугу. Это своеобразный компас. Вы закрепляете его на запястье и когда ведете беседу с каким-нибудь малоизвестным лицом, то незаметно нажимаете кнопку: стрелка автоматически укажет вам на циферблате, кто именно перед вами – германофил или приверженец Антанты, большевик, кадет или монархист. К аппарату прилагаются чертежи и описание… – Пэрэц принялся раскладывать свою папку. – Я сконструировал это для Петра Николаевича и предложил ему не далее как два дня назад, но он отказался.
– А кто это – Петр Николаич? – спросил простодушно Макар.
– Петр Николаич – это Врангель, – на голубом глазу ответил инженер.
С Дона ветер нес запах гари, Иона шел и шел, обмотав портянками босые ноги, сквозь ночную степь, глядя прямо на звезды, растворяясь во мгле, обходя лиманы и огни селений, на юг, решив, что на юге не будет ни войны, ни мира, ни людей, а только теплая дикая земля, где он спрячется в какой-нибудь пустой сарматской деревне, переждет смутное время, а потом вернется к родным.
Не обратно же идти, там, по рассказам странников, все горит, люди рубят друг друга, не разбирая. А впереди море, солнце, лето. Ехал на перекладных, на повозках, на телеге… Постепенно до чуткого уха трубача стали доноситься вести, что в Крыму появилась какая-то Крымская республика, – ладно, что ж, держим путь на Крым.
