— Бред, — отрезал собеседник. — Кто вам все это наплел?
— А вы — хороший директор, — неожиданно сменил интонацию Полуянов. — С каким рвением защищаете своих!..
— Потому что… — Николай Валентинович устало откинулся в своем неудобном кресле, — навешать ярлыки, призвать к ответу, заклеймить — это всегда проще простого!
— Но он ведь приставал к девчонкам! К малолеткам! Развращал их! — мягко произнес журналист.
— Дима, — директор прикрыл глаза. — Я приведу вам один пример. В моем супермаркете — сорок восемь кассирш, они работают в три смены. Сорок восемь человек, сорок восемь характеров, своих сводов привычек, семей… И только с четверыми из них у меня периодически возникают проблемы. Представляете? Сорок восемь сотрудниц — и лишь на четверых поступают жалобы. А с остальными все всегда в порядке.
— Это вы к чему?
— К тому, что некоторые люди сами создают себе проблемы.
— Ах, вот как, — хмыкнул журналист. — Девчонки, сопливые школьницы, значит, сами давали себя щупать. Но, знаете ли, жертвы Чикатило — они тоже сами с ним пошли. Кого конфеткой заманил, кого игрушкой, а получается, девчушки, над которыми тот надругался, во всем сами виноваты?
— Сравнение абсолютно некорректное, — пожал плечами директор. — И вообще. — Он нахмурился. — Я считаю, наш с вами разговор зашел в тупик. И обсуждать своего бывшего подчиненного больше не желаю.
Дима остался сидеть: и не таких обламывал.
— Я, вообще-то, пришел не для того, чтобы обвинять Ивана Адамовича голословно. Вы в курсе про ту историю с пленкой? Что в 1997 году Митрофанова, Коренкова и Ишутина засняли подвиги Ивана Адамовича на видео? И попытались его этой кассетой шантажировать?
— Я не буду этого комментировать, — твердо произнес директор.
«Значит, знает. Сто процентов — знает!» — понял Дима.
— Дело, конечно, пустяковое и давнее, — продолжал журналист. — Если бы не одно «но». Совсем недавно состоялась встреча выпускников того года. И девочки — Коренкова, Митрофанова и Ишутина — вроде бы пригрозили эту пленку выложить в Интернете…
— Выход — направо и прямо, — сквозь зубы процедил Николай Валентинович. — Всего доброго.
— Что ж… — Дима тоже поднялся. — Я вас понял. Вы тоже подозреваете историка. Только не хотите этого признавать. Рука, как говорится, руку моет.
— Ничего вы не поняли, — отмахнулся директор. — Какой там шантаж, какие убийства! — И грустно добавил: — Эти дурочки, Ира Ишутина и ее подружки, — они сами, когда напортачили, перепугались до смерти! Лица на всех троих не было! Думаете, что ли, они у него хладнокровно денег потребовали? Да полная чушь! Совсем ведь дети еще — пятерки по предмету просили… А Ваня… Иван Адамович… он святой человек! Он их, не поверите, даже жалел!.. Не ведают, говорил, что творят!..
— Они его шантажировали, а он их жалел. Пастораль. Сущая пастораль, — протянул Полуянов.
— Но зла он им точно не желал, — отрезал директор. — И сейчас не желает. За это я вам могу поручиться.
Надя
И врачи давно разошлись, и посетителей медсестры разогнали, а больница еще долго не затихала. Надя, уставшая от тишины и одиночества отдельной палаты, обошла весь этаж, понаблюдала за жизнью больных. В холле смотрели телевизор, в пустой столовой резались в домино, у медицинского поста двое мужчин в одинаковых, как у близнецов, тренировочных штанах подкатывались к юной сестричке. В коридоре вдоль стен стоял добрый десяток коек, и почти на каждой лежало по страдальцу. Вот, наверно, кошмар: в духоте, в шуме, на виду у всех, и никакой тумбочки рядом, вещи приходится под кроватью держать. Да и в палатах, куда Надя из любопытства сунула нос, было не комфортней — каждая на шесть человек, без всяких, ясное дело, кондиционеров и с удобствами в конце коридора.
Какой Димка все-таки молодец, что обеспечил ее отдельным боксом — единственным, похоже, на все отделение! И как только он сумел?! Многие бы не отказались приплатить за палату на одного. Но кондиционер и комфорт достались именно ей, Наде.
И Митрофанова, чтобы не искушать судьбу — а вдруг увидят, что она уже вполне ходячая и не очень-то больная, и потребуют, чтобы к народу, в общие условия выметалась, — поспешно вернулась в свою палату.
Вытянулась на постели, включила аккуратный, домашнего вида ночник, пощелкала пультом кондиционера… В голове мелькнуло иррациональное: «Ну и пусть чуть не убили. Зато как в той пословице: друзья в беде познаются. Вон Димочка как беспокоится. И Иришка, хотя и ночь, из своего поселка сорвалась…»
Надя взглянула на часы: начало одиннадцатого. А Ишутиной до сих пор нет, хотя обычно она гоняет на своем «БМВ», словно дьявол. Пробки, что ли, до сих пор не рассосались? Или она по ночным магазинам мечется? Апельсины скупает? А может, ее на входе в больницу тормознули? Хоть и крутая Иринка, но вдруг местная охрана из неподкупных?
Надя даже хотела еще раз звякнуть Ишутиной на мобильник, но удержалась. Чего зря человека дергать? Лучше, пока одиночество и тишина, собственные мозги поднапрячь. И хотя голова, «спасибо» сотрясению и контузии, до сих пор дурная, можно попробовать сложить мозаику из множества деталей, но с ответом на единственный вопрос: «Кому же все это нужно?! » Степке — исключено.
Соседу Стасику — тоже.
Может быть, они с Леной и Ирой, будучи школьницами, сами того не ведая, обидели кого-то еще?
Но как ни мучилась Митрофанова, а, кроме Ивана Адамовича, никакого потенциального врага она вспомнить не могла. Они с девчонками, конечно, были дуры и хамки, но борзели всегда в меру. Или «по-мелкому», как говорила Ирка Ишутина. И Надя с ней согласна — некому им мстить. К тому же сейчас, спустя десять лет…
Но все равно: один момент прояснить надо.
…И Надя, едва Ирина (часы уже показывали одиннадцать) появилась на пороге палаты, вместо приветствия выпалила:
— Ирусь! Я от тебя не отстану! Скажи. Тебе историк в аттестат пятерку за какие заслуги поставил?..
Лицо подруги (глаза усталые, макияж слегка растекся) мгновенно погрустнело.
— Надька, Надька, — укорила Ишутина. — Ты неисправима.
— Ир. Пожалуйста. Ответь, — твердо повторила Митрофанова.
Но на Ишутину где сядешь, там и слезешь.
— Во-первых, здравствуй, — спокойно произнесла та. — Во-вторых, я дико рада, что ты жива, и вот тебе апельсины. — Она бухнула на кровать яркий бумажный пакет. — Настоящие, марокканские. А в-третьих… — Ира стремительно, как все, что делала по жизни, подошла к изголовью постели, присела на краешек, коснулась Надиной руки, — вот совпадение! Я сейчас всю дорогу о том же самом думала…
Ира прикрыла глаза, покачала головой.
— И что? — поторопила ее Митрофанова.
— Да то, что чепуха это, — раздраженно бросила подруга. — Не историк убийца! Не за что ему нас убивать!
