Гизевиус, один из главных свидетелей обвинения в Нюрнберге, во время войны был американским агентом внутри абвера, которым руководил адмирал Канарис. Волк в овечьей шкуре около «волчьего логова» ставки фюрера, Гизевиус был штатским человеком…
…Варлимонт был немецким генералом и с начала войны до осени 1944 года заместителем руководителя штаба оперативного руководства. В сентябре 1944 года был снят с занимаемых постов, переведен в «запас ОКХ» и с этого времени больше не призывался на службу. Во время суда Линча в Нюрнберге, к облегчению победителей, изобличил своего шефа, генерал-полковника Альфреда Йодля.
Варлимонт и Гизевиус – два приведенных Дэвидом Ирвингом примера «национально одаренных людей, работающих на другую сторону».
Братоубийственная война минует Германию
Как может человек, бывший фронтовик, относиться к поступку заговорщиков 20 июля 1944 года, считать ли их героями или предателями? Ведь если бы им удалось покушение на Гитлера и его военный штаб, то за спинами сражающихся на фронте неминуемо началась бы кровавая братоубийственная война и, вероятно, тогда Советский Союз стоял бы на Рейне, а не на Эльбе.
Чего не учли заговорщики при их дилетантских попытках переворота, так этого того, что своей целью союзники провозгласили не ликвидацию «нацистского режима», а подавление и уничтожение Германии.
Эта военная цель была известна государственным изменникам 20 июля благодаря английскому сообщению, переданному во время войны одному из посланников Сопротивления: «Вы должны знать о том, что эта война идет не против Гитлера или национал-социализма. Она идет против силы немецкого народа, которую многие хотят уничтожить навсегда. И все равно, в чьих руках она находится: в руках Гитлера или отца-иезуита».
[11]
О кровавой гражданской войне, которая неизбежно началась бы в дополнение ко всем несчастьям после успешного покушения и путча, большинство офицеров думало уже тогда. Вот что пишет известный во всем мире, выдающийся и вызывающий всеобщее восхищение военачальник и стратег генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн в своей работе «Из жизни солдата»:
«…При таком положении вещей государственный переворот, проведенный с военной стороны мирно, означал падение вермахта и гражданскую войну, исход которой никто не мог предвидеть. Переворот в те годы, когда государство боролось за свое существование, означал, что военные руководители собственной рукой приближают крах фронтов и поражение после того, как они в течение многих лет требовали от своих солдат выдержки в борьбе и готовности пойти на величайшую жертву. Осудить то, на что они сами не решились, так же несправедливо, как не признать мотивы и жертвы людей, которые 20 июля 1944 года попытались совершить переворот. Как бы там ни было, речь идет о решении совести, для которой оценка человеческого правосудия кажется недостаточной».
Такую же точку зрения высказывает и гросс-адмирал Карл Дениц в своей книге «Моя замечательная жизнь»:
«Фронт стоял в кольце внешних врагов, прежде всего на востоке, и поэтому не мог помешать превосходящим силам русских занять Восточную Европу и Германию. Помочь могла лишь выдержка солдата на фронте, который ничего не желал так сильно, как очутиться дома в мире, но, несмотря на это, был всегда готов самоотверженно рисковать своей жизнью, отбивая удары внешнего врага.
И главнокомандующий, который всегда обязан был требовать от своих подчиненных этого риска, не мог собственной рукой сделать то, что должно было по меньшей мере ослабить фронт и подвергнуть жизнь солдат еще большему риску.
Без сомнения, в случае успешного покушения обострились бы и внутренние противоречия. А в требовании о безоговорочной капитуляции, выдвинутом союзниками, ничего бы не изменилось. Это условие не могло принять ни одно немецкое правительство, так как оно повлекло бы за собой, например, выдачу Сталину 3,5 миллиона солдат Восточного фронта и населения восточных немецких провинций».
* * *
Потом многие годы во многих речах будут вспоминать осужденных заговорщиков. А убийство нескольких человек в ставке фюрера всегда будет замалчиваться. Это называется – в смерти все люди равны. Убитые заговорщики кажутся еще более «равными», чем равные… Четырех жертв, погибших во время взрыва бомбы Штауффенберга, нет в списках памяти погибших «победителей прошлого». В Бонне на телевидении, радио и в прессе, благодаря манипуляторам общественного мнения, их обходят молчанием. «Это, мол, была их личная неудача, – кажется, думают люди, – почему они были столь близко от Гитлера, когда бомба взорвалась? Сами виноваты…»
К сожалению, и сегодня еще нет мостов между «героями государственной измены» и преданными бойцами фронта…
Заверения в верности после покушения
После взрыва бомбы офицеры в ставке фюрера принесли заверения в своей верности фюреру и Верховному главнокомандующему. Новый начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гудериан объяснил в своей речи:
«Я ручаюсь фюреру и немецкому народу за единство генералитета, офицерского корпуса и военнослужащих в их стремлении добиться победы под девизом, который нам столь часто внушал генерал-фельдмаршал фон Гинденбург: «Преданность является признаком чести! Пусть живет Германия и наш фюрер Адольф Гитлер!» И еще: «Народ к оружию!».
[12]
Как и все преданные клятве и исполняющие свой долг солдаты, которых потрясает офицерская попытка убить Гитлера и совершить переворот за спиной у фронта, генерал-полковник Йодль не признает коварное покушение 20 июля 1944 года. В вечер взрыва он обращается к офицерам штаба оперативного руководства с речью, которая заканчивается выражением верности Верховному главнокомандующему вермахта.
Гитлер, который был легко, но с некоторыми последствиями ранен, лишь 24 июля во время обсуждения положения на фронте впервые говорит о событиях 20 июля:
«Я вернул немецкому народу военную мощь, и поэтому после недостойного версальского договора его снова стали уважать во всем мире.
Я принял офицерский корпус таким, каким он был. Я оставил ему его традиции и уважал их. Я, где и как мог, профессионально и экономически содействовал офицерам. Я признавал их заслуги и отмечал их. Я повышал их в должности и награждал. Я товарищески пожимал руку каждому, кто мне представлялся. А теперь каждого, от офицера до генерала, кто ко мне заходит, нужно обыскивать, чтобы узнать, не несут ли они с собой в портфеле какой-нибудь инструмент для убийства, чтобы уничтожить меня. И все из-за этого графа Штауффенберга, который не придумал ничего лучшего, чем поставить под мой рабочий стол адскую машину, чтобы коварно устранить меня и моих товарищей» (Эрих Керн. Жертвенный путь народа).
