Главное произведение Мешино — «Зрительное стекло для государей», состоящее из более трех тысяч стихов, — это автобиографическое повествование, в котором он рассказывает о несчастьях своего времени, поддерживает бедных и слабых, обличает суровость сильных. Он подолгу расписывает сцены грабежей и жестокости солдат, ставших разбойниками. С другой стороны, он бичует злоупотребления судей и адвокатов, а главное — придворные нравы («Двор — это море, по которому ходят/ Волны гордыни и зависти бури»); этот труд выдержал десять изданий до 1500 года — успех, сопоставимый с «Завещаниями» Франсуа Вийона.
Союз между герцогами Бретани и Бургундии, часто возобновляемый и всегда принимаемый как негласный, дублировался настоящим сотрудничеством между их историографами. Они активно переписывались и посылали друг другу свои произведения. Шателен отправил свою поэму «Государи» Мешино, и тот взял по первой строке из каждой из двадцати пяти строф, чтобы сочинить из них двадцать пять баллад. Эти баллады общим объемом в девятьсот стихов — «Сатиры на Людовика XI», иногда представляемые как совместное творчество, — по сути яростный памфлет, в котором образ короля представлен без всякого снисхождения: это презренный тиран, циничный и жестокий, «неверный государь, запятнанный различными пороками, исполненный неблагодарности». Именно об этом и сообщают нам наши учебники: о мошенничествах и уловках, о слащавых уверениях, об обмане, ловушках и махинациях. Этот государь окружал себя только людьми низкого происхождения, честолюбивыми посредственностями, ненасытными, ловкими льстецами и жалкими висельниками: «Невинность ложная проникнута лукавством,/ Гордыней и тщеславием пустым./ Щедротами осыпав недостойных, /Он доблестных оставил без вниманья». «Сатиры» Мешино звучат громко, побуждая к бунту. По мнению некоторых толкователей, 17-я баллада, в которой автор созывает в День святого Валентина рыцарей и господ, «доблестных в бою и желающих свершить похвальное дело», на самом деле является призывом к принцам и вельможам примкнуть к Лиге общественного блага. Эти поэмы, разумеется, не являются трудом историка; они ни в коей мере не отражают действительность, и было бы ошибкой отнестись к ним со вниманием, приняв предлагаемый в них карикатурный образ короля за настоящий. Однако они полезны и ценны как пример вовлеченности сочинителя в современные ему конфликты, как иллюстрация того, каким образом придворный писатель занимался своим ремеслом.
Жоржа Шателена, умершего в 1475 году, сменил на посту историографа герцога Бургундского Жан Молине. Родившись в Девре под Булонью в 1435 году, он учился в Париже в коллеже кардинала Лемуана и долгое время там прожил в поисках должности или покровителя. Это оказалось трудным делом, он прозябал в жалком положении бедного писца, стучась во все двери. Он тщетно пытался устроиться секретарем к Людовику XI, а затем, с тем же успехом, — к герцогу Бретонскому. На какое-то время он нашел приют, стол и кров у Амедея IX Савойского, но тот умер в 1472 году, и Молине стал одним из клиентов и слуг Карла д'Артуа, графа д'Э — главного наместника короля во Франции, потом попытал счастья у Адольфа Киевского и в конечном счете нанялся к Карлу Смелому, чтобы помогать Шателену в Валансьене.
Молине занимал четкую пробургундскую и антифранцузскую позицию. С самой первой своей поэмы («Сказ четырех вин»), написанной вскоре после сражения при Монлери, он постоянно описывал ужасы войны и страдания бедного лю-да, регулярно обвиняя в них короля. Его долгие рассказы о битвах — например, песня из тридцати куплетов о сражении при Гинегатте — твердят о бесчинствах королевских войск, об их манере все крушить на своем пути, грабить, пытать простых людей, сжигать или уничтожать урожай. В другой поэме в том же тоне безжалостного обвинения описывается поход Людовика XI на север, через несколько месяцев после смерти Карла Смелого: десять тысяч головорезов, набранных капитанами короля, запалили созревшие хлебные поля вокруг Валансьена; «все жестокости, каким тираны-язычники в давние времена подвергали христиан, обрушили французы на бургундцев». Зато в этом произведении прославляется благородство и щедрость герцога Бургундского; Молине сопровождал его на осаду Нейсса, ослепленный выставленным напоказ великолепием, о чем поведал в длинном восторженном повествовании «Великолепие осады Нейсса». Бургундская армия не была сборищем кровожадных и алчных разбойников, она являла собой ни с чем не сравнимое зрелище: девятьсот палаток или шатров один прекраснее другого, с залами и кухнями с кирпичными трубами, с печами, водяными и ветряными мельницами, игрой в мяч, тавернами и трактирами, банями и пивными; в один день аптекарь привез туда пять кибиток и открыл лавку, как в Генте или в Брюгге. Совершенно очевидно, что поэма была ангажированным произведением, без удержу подчеркивающим щедрость герцога в противовес жестокому королю и его лиходеям.
Другие труды Молине преследовали те же цели: «Надежда простых людей», «Храм Марса», «Почетный трон» (прославление Филиппа Доброго), а главное — «Кораблекрушение Девы»: эту деву — Марию Бургундскую, пленницу дьявольских чудовищ, — спасает святой Георгий, чудесным образом вырвав ее из пасти кита (разумеется, Людовика XI). Сила и постоянство его пробургундской позиции сопоставимы с яростью атак, которые вели на него писатели короля. Он был излюбленной мишенью для нападок, особенно для уроженцев Турнэ — города, который Молине, из-за его верности королю, считал образцом гордыни и вероломства. Его называли пустозвоном, рифмоплетом, жонглером, брехуном, наконец, бесталанным хронистом, «многословным, заумным, насмешливым, непристойным подхалимом, который зачастую просто смешон». Такие эпитеты в адрес прославленного человека, рыцаря ордена Золотого руна, автора многочисленных поэм, которые высоко ценились даже вне его лагеря и его среды, ясно показывают, что его хулители с головой ушли в войну принцев и от души оказывали услуги своему хозяину — королю.
Они использовали самые разные аргументы, говорили как о Боге и Божественном праве, о добродетелях своего господина, так и о сверхъестественных знаках и о том, что сообщили им звезды. Сам Шателен посвятил длинное рассуждение комете, явившейся в 1468 году — году Перонна и репрессий против жителей Льежа; он подробно ее описывает и говорит, насколько государь, его советники и народ были поражены этим зрелищем: «Некоторые тогда говорили и твердо уверовали, что сия комета есть знак для них, а не для прочих». Другие выражались яснее, и к ним прислушивались, ведь в те времена вера во влияние звезд была достаточно распространена в политических кругах, чтобы превратить астрологические предсказания в рычаг власти. Впрочем, Людовика XI мало заинтересовали предсказания астролога Жака Лоста, который прислал ему в ноябре 1463 года шесть записок о каждом из шести предстоящих лет. Зато Жан де Везаль, врач и астролог, снискал своими антифранцузскими прогнозами доверие герцога Бургундского и его советников.
Придворные писатели, разумеется, поддерживали друг друга и советовались между собой. Маститые помогали молодым. Шателен постоянно обменивался с Жаном Мешино письмами и планами. Конечно, они многое сделали для создания мрачной легенды, но им помогали менее ангажированные люди, не состоявшие на жалованье, но затаившие обиду, недовольные своей судьбой и стремившиеся дискредитировать короля, которого они обвиняли в своих несчастьях. Они называли Людовика неблагодарным, коварным, не держащим своего слова — короче, обвиняли его в бездарности, выставляли первопричиной смуты и невзгод. Некоторые были озлоблены своим осуждением и намеревались призвать судей к ответу потоками сатирических стихов, далеко не всегда имевших художественную ценность. Мэтр Анри Бод, назначенный Карлом VII «выборным в нижнем Лимузене» в 1458 году, последовал за дофином, когда тот оставил двор, чтобы править Дофине. Когда он вместе с королем вернулся из ссылки в 1461 году, провинциальные штаты обличили его в злоупотреблениях, он просидел четырнадцать месяцев в тюрьме, был признан невиновным, а доносчики, ложные свидетели, были осуждены. Снова подвергшись обвинениям в 1467 году, он был вынужден представить счетные книги за последние шесть лет и на сей раз уплатить штраф в восемьсот ливров. Живя в Париже, он написал большое количество баллад и «жалоб», а также «Нравоучительных сказов для гобеленов» (еще говорили «для росписи ковров и оконных стекол») — маленьких жанровых пьес, напичканных расхожими поговорками, в которых содержались нападки на судей из Парламента и короля. Он выставлял себя пламенным защитником доброго французского народа — народа-пахаря, «который платит и не может наслаждаться покоем». Конечно же изгнанники изъяснялись таким же языком. В первую очередь Тома Базен, который, попав в немилость, написал в Бургундии — в Лейвене и Утрехте — свою «Апологию», а потом «Историю Людовика XI» (начатую в 1473 году).
