В начале XX века трое из каждых десяти жителей страны родились за границей. Согласно данным Васкеса Риаля, с 1881 по 1890 год приток иммигрантов достиг 841 122 человек (с постоянным увеличением процента мужского населения), а за период с 1901 по 1910 год их число удвоилось до 1 764 101 человек, причем приблизительно восемьдесят процентов приезжих обосновались в городах.
1880-е годы – это период большого прорыва. Развитие страны в социально-политическом плане, экономический рост, основывающийся на экспорте говядины, пшеницы и продуктов рунного овцеводства, делают Аргентину в глазах европейских народов (в первую очередь, итальянцев и испанцев, а вслед за ними и жителей городов Англии, Германии и Польши) весьма привлекательной для предпринимательства самого разного уровня,
[7] хотя нужно сказать, что подобный космополитизм, распространение которого обоснованно названо стремительным, характерен только для Буэнос-Айреса, в остальных городах страны складывалась совсем иная картина. Имеется в виду, что проспекты, имитирующие Елисейские Поля и парижские площади, такие как улицы Флорида, Майпу, Сан-Мартин, Суипача, Эсмеральда, улица 9 Июля, парк Палермо, Коррьентес, Пласа-де-Майо и прочие, характерны только для федеральной столицы.
Так или иначе, Буэнос-Айрес в тот момент перестает быть колониальным должником Испании, город, который упрекали за подражание жизненной модели французского общества, утрачивает свою пресловутую вторичность и не только превращается в самый широкомасштабный город Латинской Америки, но наряду с Нью-Йорком становится самой важной метрополией Американского континента. Отсюда логически вытекает, что Аргентина становится основным пристанищем для иммигрантов, и логично также и то, что именно это скрещение разных национальностей побудило Кортасара сказать в одном из своих интервью, что смешение рас это один из самых позитивных путей в развитии человечества. В результате этого смешения появился на свет и он сам, и подавляющее большинство жителей Аргентины, которые благодаря этому обстоятельству носят фамилии-гибриды и происходят от слияния самых разных народов.
Вернувшись в Аргентину в разгар войны, семья обосновалась в Банфилде, на улице Родригес Пенья, 585, и жила там до 1931 года, до самого переезда в Буэнос-Айрес, в дом на улице Генерала Артигаса, который назывался Вилья-дель-Парке;
[8] Кортасару тогда было семнадцать лет. В Банфилде Хулио и Офелия (Коко и Меме соответственно), оба говорившие с заметным французским акцентом и любившие музыку и литературу, жили до своего отрочества. Там, в этом доме, и формировался мир ощущений и образов, который найдет отражение в рассказах, и именно этот дом неожиданно для всех однажды покинул его отец. После того как это случилось, вся ответственность за семью легла на плечи матери Хулио, которой в ту пору было двадцать шесть лет. Молодая женщина осталась в ситуации полной социальной незащищенности и в весьма плачевном финансовом положении, о чем мы поговорим ниже.
В Банфилде у них был просторный дом. По фасаду располагались входная дверь и пять прямоугольных окон с деревянными наружными ставнями, к дому вела подъездная дорожка, обсаженная цветами (особенно нравились Хулио огромные гардении), затем крыльцо в четыре ступеньки, с балюстрадой по обе стороны и плафоном в виде цветка, свисающего с потолка; над его небольшими каменными колоннами возвышалась крыша, покрытая темной черепицей. Однако самым привлекательным был сад позади дома. Похожий на лес, с потаенными уголками, которые с самого начала очаровали Хулио, с беседкой, укутанной вьющимися растениями, уставленной цветочными горшками и населенной котами и кошками, – он стал его любимым местом. Дом, где можно было затеряться, где можно было хранить воспоминания о других временах. «Я жил в одном из тех домов, где полно вещей, принадлежавших родителям, дедушкам и бабушкам, прадедушкам и прабабушкам, вещей бесполезных, но которые, однако, продолжают храниться в сундуках», – поведает писатель Омару Прего. Это был дом, в закоулках которого ребенку, открывающему мир, нетрудно было вообразить себя героем приключений, дом, где он находил пробки из граненого хрусталя от флаконов духов, «такие, когда смотришь сквозь них, видишь, как любой предмет повторяется пятьдесят раз, или цветные стеклышки, которые собирают и отражают свет, а еще линзы или стекла от очков, которые уменьшают или увеличивают все, на что смотришь». Дом, который можно назвать реминисценцией, появляющейся во многих его рассказах, особенно в таких, как «Бестиарий», «Конец игры», «Отрава», тематическая ось которых пролегает между детством и отрочеством, и где сильно ощущается автобиографический момент. Дом, атмосфера которого определила уникальное мировосприятие Кортасара и его склонность к феерии.
Прежде всего, мой дом представлял собой типичные декорации в готическом стиле, не только по своей архитектуре, но и по собранию в нем внушающих страхи предметов и поверий, по огромному количеству темных закоулков и по разговорам взрослых, которые они вели после обеда. Это были простые люди, круг чтения и суеверия которых были не слишком пропитаны существующей реальностью, и я, таким образом, еще в нежном возрасте узнал, что во время полнолуния является человек-волк, что мандрагора – растение, несущее смерть, что на кладбищах творятся ужасные и кошмарные вещи, что у покойников ногти и волосы растут до бесконечности, и что в нашем доме есть подвал, куда никто и никогда не осмелится спуститься (1, 65).
Название Банфилд происходит от имени Эдварда Банфилда, который некогда был управляющим Английской железнодорожной компанией, построившей сеть национальных железных дорог, – он упоминается также в связи с партией Ломаса де Саморы, в рядах которой состоял, – так вот, этот городок, название которого жители произносят с испанским акцентом,
[9] расположен на юге Буэнос-Айреса, в районе порта, в пятнадцати километрах от города. Он не был похож на одно из тех 2460 мест обитания, из которых состояли в то время окраины Буэнос-Айреса и где жили в достойных сожаления условиях люди из глубинки и иммигранты (от пяти до десяти человек ютились в одной комнате площадью двадцать пять квадратных метров; это был городок с населением около пяти тысяч душ, соединившийся ныне с основной частью столицы, которая целиком его поглотила.
В городке была церковь – совсем маленькая; средняя школа, тоже маленькая; муниципалитет, местный футбольный клуб «Атлетико-Банфилд» и еще «Таладро-дель-Сур», основанный в 1896 году, который был одним из первых аргентинских футбольных клубов. Если продолжить разговор о первенстве, скажем, что по прошествии времени именно в Банфилде возникла первая организация аргентинских скаутов, которой руководил Хуан Гало Лаваль и которая была также одной из первых в мире. Кроме того, жители Банфилда начиная с 1897 года получили приятную возможность обзавестись местной газетой «Унион», ее начали издавать Филемон Наон и Викторио Рейносо, а в двадцатые годы ею руководил Луис Сисильяно. Как однажды сказал Кортасар, Банфилд не был обычным пригородом, как про него обычно говорили, он был метапригородом. Будет правильным уточнить, что он был составной частью городского хозяйства Буэнос-Айреса и относился к южной зоне Большого Буэнос-Айреса. Бесчисленное множество раз в рассказах писателя и во всем его творчестве встречаются упоминания о Банфилде, похожие на нижеследующее, взятое из рассказа «Вне времени», опубликованного в последней книге Кортасара, увидевшей свет при жизни, – одного из его самых ностальгических произведений.
