В этой связи испанский писатель Хосе-Мария Гельбенсу рассказывает об одном случае, когда Кортасару инкриминировали якобы отказ от его аргентинских корней: «Помню, как однажды Хулио Кортасар, недавно получивший французское гражданство, приехал в аэропорт Мадрида, где одна аргентинская туристка узнала его и стала сыпать упреки в достаточно агрессивной манере. В этом есть что-то курьезное: ведь в Аргентине полным-полно (или, по крайней мере, было полно) аргентинцев, которые упрекали его в том, что он специально наговаривает на Аргентину и Буэнос-Айрес, чтобы жить за пределами страны, в Париже, и писать, глядя оттуда, в результате изобретая такую аргентинскую действительность, которая имеет мало что общего с действительностью реальной. Его упрекали в этом люди, которые, может, и оставались аргентинцами до самой смерти, но которые, откуда ни посмотри, всегда хотели казаться парижанами Южного Конуса
[111]».
Эта тема сопровождала его всегда. И он всегда участвовал в полемике. Именно в этом духе он ведет в печати диалог с перуанским писателем Хосе Мария Аргедасом. Кортасар, как мы знаем, был сторонником того, чтобы расширить рамки локального проживания и разрушить любые ограничители для лучшего познания жизни, поскольку он был убежден, что физическое отдаление не влечет за собой никаких потерь для того, что именуется любовью к родине и чувством патриотизма. Аргедас же, который мало путешествовал и плохо разбирался в обстоятельствах жизни Кортасара, настаивал на том, что каждый должен в обязательном порядке жить на той земле, где родился, если он хочет понять эту землю как можно лучше и, при надобности, защитить ее.
Неоднократно утверждалось, что творчество Кортасара, с появлением в его жизни Карвелис и благодаря ее связям в издательском мире, переживает в этот период заметный подъем. То есть что отношения с Карвелис в профессиональном плане знаменовали собой укрепление позиций Кортасара в мире литературы. Возможно, и так, однако через тридцать пять лет, которые отделяют нас от того периода его жизни, вполне правомерно допустить, что этот фактор не был таким уж значительным и ничем не выделялся среди прочих; достаточно вспомнить, что к 1968 году Кортасар и его произведения уже и так занимали огромное пространство в панораме мировой литературы, и ни он, ни его творчество не нуждались в дополнительных толчках, но даже если они и были, это тоже делу не мешало.
В эти годы Кортасар опубликовал значительный объем своих произведений, которые выходили как минимум на двенадцати языках мира, не считая испанского; о парадоксальной ситуации, сложившейся в издательствах Испании, мы уже говорили, впрочем, вскоре ситуация была исправлена благодаря издательству «Сейкс-Барраль» и позднее благодаря издательству «Альфагуара». Однако на самом деле языков, на которые переводились его произведения, было гораздо больше, поскольку мы не говорим здесь о полупиратских изданиях, которые появлялись явочным порядком, так сказать, – мы имеем в виду только те издательства, которые прочно утвердились в литературном мире.
Как уже указывалось, в период разрыва отношений с Бернардес Кортасар дорабатывал окончательный вариант романа «62. Модель для сборки» и работал над сборником фотографий, сделанных Сарой Фасио и Алисией Д'Амико, снабженных его текстами, который назывался «Буэнос-Айрес, Буэнос-Айрес», а также над новой книгой «Последний раунд». Кроме того, он опубликовал сборники рассказов «Бестиарий» и «Конец игры» в расширенном варианте, которые вышли в «Судамерикане»; а также сборники «Тайное оружие», «Истории хронопов и фамов», «Все огни – огонь» и книгу «Вокруг дня за восемьдесят миров». Кроме того, романы «Выигрыши» и «Игра в классики». Могло ли сожительство с Карвелис сделать Кортасара более известным в литературном мире? Вряд ли.
Точно так же было много теоретических выступлений по поводу возросшей политизированности Кортасара начиная с 1968 года, что тоже объяснялось его совместной жизнью с Карвелис, которая, в свою очередь, была ярой сторонницей революции Фиделя Кастро. Так ли это, мы можем убедиться, рассматривая образ Кортасара как человека общественного, которым он был в те годы; возможно, его активность несколько выросла за те последние десять лет, но нельзя не признать, что политическая активность Кортасара была ему вообще присуща, особенно когда дело касалось ситуации в таких странах, как та же Аргентина или Чили, Уругвай, Боливия, Парагвай, Никарагуа и Сальвадор, когда он неизменно вставал на путь борьбы за права человека, и этот процесс просто совпал по времени с теми годами его жизни, которые он провел с Карвелис. Однако постепенное разрушение демократических процессов, его собственные идеологические метания, череда государственных переворотов и зарождение военных режимов в зоне, называемой Южным Конусом, – весь этот процесс, который длился по времени до середины семидесятых годов, и стал побудительной причиной для выбора позиции непримиримой борьбы с авторитаризмом со стороны писателя, который с 1973 по 1983 годы был одним из самых активных участников общественной жизни, в основном как член Трибунала Бертрана Рассела.
Рассмотрим это положение на примере Чили.
Социалистический опыт Чили начался с прихода к власти в 1970 году правительства Сальвадора Альенде, руководителя Народного фронта. Другой стороной действительности была неуступчивость чилийских вооруженных сил, которые сопротивлялись любым принципиальным переменам, направленным на то, чтобы нарушить хорошо отлаженную действующую систему капитализма. К тому же экономическая политика национализации, проводимая правительством Альенде, во всех отношениях шла вразрез с интересами Соединенных Штатов (достаточно вспомнить противодействие, оказанное телефонной компанией ИТТ), во главе с президентом Никсоном и всемогущим Генри Киссинджером. В результате все три года существования режима Альенде его правительство проводило политику экспроприации, причем в направлении прогрессирующего увеличения и при яростном сопротивлении со стороны местной олигархии, которая не собиралась отказываться от своих привилегий. Решение пришло со стороны определенных кругов вооруженных сил, поддержанных в значительной мере и гражданским населением Чили, – это была бомбардировка дворца Монкада 11 сентября 1973 года.
Вследствие государственного переворота, повлекшего за собой смерть Сальвадора Альенде и отмену Конституции 1925 года, во главе страны оказался Аугусто Пиночет. Пиночет, включившийся в мятеж с некоторым опозданием, однако быстро принявший на себя руководство военным переворотом, на долгие годы остался зловещим символом варварского авторитарного режима, покрыв себя печальной славой человека, который только за первый месяц своего правления арестовал и держал на стадионах и в тюрьмах более 50000 человек, и если их не убивали без суда и следствия, то они попадали в ловушку печально известного «закона о беженцах» с трагическими для себя последствиями.
Самые первые меры, которые принял новый режим, были направлены на то, чтобы уничтожить любую возможность оппозиционных действий, и с этой целью были запрещены и распущены все политические партии, входившие в Народный фронт, а также политические профсоюзы. Следующий шаг – чистка административных кадров, от чиновников всех рангов и до учителей и преподавателей университетов, чтобы утвердить и упрочить невозможность малейшего сопротивления, несущего угрозу основам режима. Пытки, расстрелы и «без вести пропавшие», вездесущая деятельность тайной полиции, так называемого Управления по делам интеллигенции под руководством полковника Мануэля Контрераса с его бесчеловечными методами, привели к тому, что согласно цифрам, приведенным различными международными организациями, от рук военных и пропиночетовски настроенных организаций милитаристского толка погибло более 15000 человек.
