Понятно, что, учитывая подобные обстоятельства, Кортасар максимально использует все средства, которые имеются в его распоряжении, но понятно также и то, что он усиливает свое противостояние диктатуре, стараясь не подвергать себя необдуманному риску, хотя в полной мере избежать его нельзя. Он осознает свою полезность как представителя интеллигенции, заинтересованного в ситуации, и мобилизует все силы для того, чтобы отстаивать критическую позицию, следовательно, он очень много выступает в печати и на различных форумах; правда, его выступления, несмотря на их яркость, не слишком отличаются эффективностью, а порой он отвергает какие-то предложения, как, например, то, которое сделал аргентинский писатель и сценарист Освальдо Байер и которое он отверг.
Идея Байера, которую он распространил среди писателей, журналистов и интеллектуалов, находящихся в изгнании, состояла в том, чтобы нанять самолет и прилететь в Буэнос-Айрес именно в тот день, когда Видела, попирая все и вся, официально вступит в права президента. Участниками этого полета, гарантии безопасности которого должна была обеспечить Евангелическая церковь Германии – она же оплачивала расходы, – были предположительно не только латиноамериканские писатели, среди которых были сам Байер, Освальдо Сориано, Хуан Рульфо и Карлос Фуэнтес, но и европейские писатели, такие как Гюнтер Грасс например, который согласился с этим проектом. В намерения входило также и то, что вместе с людьми, всемирно известными, на этом чартере прибудут в Аргентину представители международной прессы. Сразу же по прибытии и прохождении пограничной и таможенной служб Евангелическая церковь Буэнос-Айреса должна была взять их под свою защиту и сделать рупором событий путем организации конференций и выступлений писателей, прибывших в Аргентину. Учитывалась возможность того, что военные не позволят прибывшим выйти из самолета или блокируют улицу Эсмеральда, где располагалась Евангелическая церковь, но об этом как раз речь и шла: показать всему миру, что происходит в стране, находясь на ее территории.
«Когда я закончил, – рассказывает Байер, – обрисовав все детали и ответив на все вопросы, мы все посмотрели на Кортасара, ожидая услышать его мнение, но он сказал только: „Я не хочу, чтобы мне всадили пулю в голову". Мы почувствовали себя так, словно нас окатило холодным душем, но он объяснил, что и так много сделал и делает для Латинской Америки, что много работал в Никарагуа, Гватемале и Мексике и что ни в коем случае не собирается прекращать эту работу» (19, 70). В конечном итоге этот проект так и не осуществился.
Кортасар действительно, как мы уже неоднократно утверждали, отдавал много сил политической ситуации в Латинской Америке уже на протяжении ряда лет, и до последнего дня жизни накал его борьбы за права человека на континенте не ослабевал; настолько, что, когда американские и европейские университеты приглашали его на семинары и конференции, центральной темой которых был анализ его творчества, он отказывался, и чем дальше, тем чаще и в той же степени, он все чаще соглашался на участие в форумах, посвященных защите прав человека и осуждающих репрессивные государственные системы. В 1979 году он признается своему другу Хайме Алазраки в том, что было очевидным вот уже более десяти лет: литература в этот период жизни отодвинулась для него на второй план.
Каков же был психологический контекст, побуждавший его все более активно заниматься политикой? Откуда пришло к нему чувство политической ответственности? Кроме чилийского, аргентинского и уругвайского вопроса (эту страну. лихорадило с тех пор, как начались времена президентства Бордаберри и военной диктатуры, 1976–1984), Кортасар принимает деятельное участие в никарагуанском вопросе. Речь идет о поддержке, которую Кортасар оказывал «никас».
В период с 1936 по 1979 годы в Никарагуа правил президент Сомоса, и его семья считала страну своими частными владениями. Железной рукой диктатура сдерживала любые проявления оппозиции, и в то же время Сомоса и близкие к нему группировки контролировали все экономические ресурсы, особенно сахар и кофе, не забывая о личной выгоде в таких областях, как промышленность и общественный транспорт этой маленькой страны Центральной Америки. В результате некоторых обстоятельств и событий, начиная с землетрясения, обрушившегося на Манагуа, – когда стало ясно, что процесс коррупции в семье Сомосы не знает границ, поскольку ими была присвоена большая часть международной гуманитарной помощи, присланной с целью помощи пострадавшим от стихийного бедствия, – до убийства журналиста Педро Хоакина Чаморро, послуживших детонаторами, произошло народное восстание под руководством Сандинистского фронта национального освобождения. В 1979–1980 годах новый режим олицетворяли Даниэль Ортега, Томас Борхе и Эрнесто Карденаль, осуществлявшие национализацию крупных владений семьи Сомосы, а также их семейного банка и пытавшиеся ускорить аграрную реформу, суть которой состояла в том, чтобы поделить всю землю между крестьянами.
Кортасар с самого начала революционного процесса чувствовал себя его сторонником. Он думал, что, следуя примеру Кубы, Никарагуа сможет стать страной, где не будет эксплуатации человека человеком, – государством, где будет настоящая демократия и где богатства страны будут справедливо распределены между ее гражданами. Но особенно Кортасар рассчитывал на то, что сможет помочь никарагуанцам избежать возможных досадных «ошибок», вроде кампаний по преследованию то гомосексуалистов, то представителей интеллигенции, развязываемых в Гаване, – тех самых «ошибок», во власти которых постепенно оказывалась Куба.
В этом смысле никарагуанская модель, кроме всего прочего, в лице своих представителей, упорно и настойчиво продолжавших одеваться в униформу оливкового цвета, служившую для них символом перемен в обществе, очень мешала Соединенным Штатам, которые, в лице вашингтонской администрации, постоянно угрожали вторжением в страну американского флота. Долг Кортасара, как видел его он сам, состоял в том, чтобы в который уже раз мобилизовать международную общественность и помешать осуществлению такой возможности, особенно когда администрация Рейгана стала экономически субсидировать партизанскую антисандинистскую войну, так называемую Контру, которая вела свои действия в приграничных областях, постепенно продвигаясь внутрь страны с целью организации повсеместного противостояния гражданского населения.
Таким образом Никарагуа для Кортасара стала точкой приложения самых важных политических интересов. В нем вновь возродилась верность революции, как это было во время чилийских и аргентинских событий, о которых он не забывал в своей борьбе; он снова много ездит, принимая участие в различных форумах (кроме Никарагуа, это Италия, Мексика, США, Испания), в особенности как член совета при Комитете солидарности с Никарагуа или как участник Народного трибунала, организации, которая образовалась на основе Трибунала Бертрана Рассела.
Его оппозиционные действия выражались и в другой форме деятельности: он стал публиковать бюллетень под названием «Без цензуры», в котором, кроме него самого, печатались Карлос Габетта, Иполито Солари Иригойен и Освальдо Сориано; редакция находилась в Париже, но распространение носило международный характер. Намерение состояло в том, чтобы отойти от традиционного памфлета и сделать вместо этого «развернутый анализ, дав критическую оценку происходящего с точки зрения демократических свобод», который дойдет и до читателя на пространстве от США до Аргентины, используя для этого в странах, находящихся под пятой диктатуры, тайные каналы, связанные с профсоюзами. К этой работе были привлечены Реджис Дебри, Эрнесто Карденаль, Гюнтер Грасс, Жоан Миро, Альфред Кестлер, Лорен Шварц, Хуан Бош, Габриэль Гарсия Маркес, Улоф Пальме, Ортенсия Бусси де Альенде, Ноэм Чомски и другие. Однако после выхода третьего номера у бюллетеня появились серьезные финансовые проблемы, которые требовалось решить немедленно, чтобы проект не рухнул.
