Отбывая в Испанию, герцог Орлеанский мечтал, что эти два столь разных человека парализуют действия друг друга и окажутся бессильны перед герцогом Мальборо и принцем Эуженом, готовыми вот-вот перейти границу Франции. И когда в страну войдут войска неприятеля, Людовик XIV будет вынужден собрать все свои силы, и Филипп V, оставшись в одиночестве, окажется в сложном положении.
Можно ли отвратить катастрофу, гоняясь за эрцгерцогом вплоть до поражения французов? Увы! В Мадриде принц сталкивается с нехваткой абсолютно всего и с небывалой небрежностью — ничто не готово к началу военной кампании. И в течение целых двух месяцев главнокомандующий выполнял роль интенданта, торговался с поставщиками провизии и фуража, вырывая из казны дукат за дукатом. Каждый день промедления уносил шансы на победу. В Версале герцогиня Бурбонская насмехалась над бездеятельностью героя, обвиняла его в том, что он влюблен в свою племянницу, королеву Испании.
Филипп выходил из себя, будучи вынужден подчиняться идиотской власти мадам де Ментенон, к которой он питал бессильную ненависть после неудачи с приездом в Испанию мадам д’Аржантон.
Однажды вечером, после особенно утомительного дня, Филипп, по своему обыкновению, уселся ужинать в компании нескольких придворных и выпил сверх меры. Беседа велась о трудностях предстоящей операции. Неожиданно принц поднял свой стакан: «Господа, — сказал он очень серьезно, — я пью за здоровье этой суки капитана и этой суки лейтенанта!»
Присутствующие оцепенели, а потом покатились со смеху: все поняли, что капитаном была мадам де Ментенон, а лейтенантом — мадам д’Юрсин. Главная камеристка, которой все стало известно через четверть часа, тоже это поняла; не осталась в неведении и суровая маркиза.
Теперь у герцога Орлеанского было два неумолимых и бдительных врага.
Известие о том, что герцог Вандомский разбит при Оденарде, достигло испанской армии, когда там праздновали взятие Тортосы. Сколько продержится Филипп V после того, как Франция потерпит поражение?
Несколько испанских грандов признаются своему генералу, что они не рассчитывают больше на поддержку Людовика XIV и совершенно не хотят опеки императора. Вот если бы нашелся принц, потомок Филиппа III, состоящий в родстве с Габсбургами, но не зависящий непосредственно ни от Версаля, ни от Вены, способный управлять единовластно и выигрывать сражения!..
Но герцог Орлеанский не желает даже слушать. Никогда он не предаст своего племянника даже ради двадцати трех корон! Однако если Филипп V сам покинет Испанию, разве будет преступлением ему наследовать? Так родилось искушение.
Оно стало почти неодолимым, когда несчастья посыпались одно за другим: осада и сдача Лилля, позорное отступление французской армии, потеря доверия к герцогу Бургундскому, которому один из его дворян сказал при свидетелях: «Вы, без сомнения, попадете в Царство Божие, но что касается царств земных, то должен вам признаться, у герцога де Мальборо и у принца Эужена с ними получается гораздо лучше, чем у вас».
Английскую армию, которая после осады Тортосы без конца ставила герцога Орлеанского в сложное положение, возглавил теперь тот самый Стенхоуп, который некогда принимал участие в увеселениях Пале-Рояль, а потом подружился с Дюбуа. Вне боевых операций два военачальника были изысканно любезны друг с другом и пользовались любым предлогом, чтобы сделать комплимент и сказать что-то приятное. И вот однажды, в октябре, месье Флотт, секретарь герцога Орлеанского, отправляется в лагерь англичан, чтобы провести переговоры об обмене пленными.
Стенхоуп принял его с отменной вежливостью, как принимают настоящих послов, и во время аудиенции долго расточал похвалы герцогу Орлеанскому. Действительно, для партии вигов, которая управляла Англией при королеве Анне, Людовик XIV олицетворял зло и был Антихристом. Разве не был он противником революции 1688 года, разве не боролся с Реформацией, не поддерживал деспотические режимы? Разве не нарушил он Рисвикский мир, признав католического претендента на престол, Якова Стюарта, сына свергнутого монарха? Но недоброжелательность вигов по отношению к Королю-Солнце только увеличивала их уважение и восхищение принцем, идеи которого так сильно отличались от взглядов его окружения. В Лондоне было прекрасно известно, что герцог Орлеанский не одобрял королевских указов о заточении людей без суда и следствия и что он единственный при дворе осмеливался защищать английские принципы. Последние победы герцога Орлеанского только прибавили ему популярности.
Какая разница, восклицал Стенхоуп, между героем Лериды и жалким Филиппом V! Какой контраст, прибавлял он, вздохнув, между герцогом Орлеанским и набожным эрцгерцогом, пребывающим в полной зависимости от своего духовника. Протестантские силы никогда не допустили бы, чтобы на испанском троне оказался внук Людовика XIV, если бы не боялись заменить его учеником иезуитов. С другой стороны, у нового императора, старшего сына Леопольда, не было наследника. И если он умрет, сами Генеральные штаты не допустят, чтобы один и тот же человек царствовал в Мадриде и в Вене.
Двумя днями позже Флотт привозит герцогу Орлеанскому письмо от лидера партии вигов, в котором тот приглашает его на встречу с голландцами и англичанами для переговоров об условиях мира. Содрогнувшись, Филипп отвергает отравленный подарок и, приехав в Мадрид, с полной отдачей сил трудится вместе с мадам д’Юрсин над приготовлениями к будущей кампании.
Главная камеристка с самым доброжелательным видом подтвердила свое желание быть полезной мадам д’Аржантон и попросила его высочество переговорить на эту тему с Людовиком XIV.
Было безумием — и принц это прекрасно понимал — отдавать Испанию Габсбургам после стольких жертв. Но это безумие казалось неотвратимым. Уныние охватило Версаль, мадам де Ментенон громко требовала мира, и французские посланники, готовые отправиться в Гаагу, не скупились на уступки.
В конце осени герцог Орлеанский испросил у короля и королевы Испании разрешение на краткосрочный отпуск; монархи были с ним необыкновенно обходительны и просили поторопиться с возвращением. Филипп обещал вернуться вскоре — его отлучка будет столь короткой, что он оставляет в Мадриде все свои вещи под присмотром надежного человека, Делана де Рено.
Оставив за спиной разоренную страну, Филипп оказывается в еще более унылой обстановке. Шел 1709 год, один из пяти-шести самых тяжелых лет за всю историю Франции. Гнев небес превратил в степь процветающее королевство, реки покрылись льдом, леса опустели. Крестьяне погибали от голода и холода; солдаты, обреченные на вынужденный пост, падали от истощения, умирали «как святые». Чтобы получить заем, жалкую подачку, Людовик XIV лично прогуливался с банкиром по садам Марли, вокруг которых рыскали австрийские разведчики.
В Париже снова запахло Фрондой, но без былой веселости той легкомысленной эпохи. Каждую ночь на стенах появлялись насмешливые пасквили, а к решетке версальского дворца тянулась вереница живых скелетов в отрепьях.
И только король оставался бесстрастным, за что язвительный Сен-Симон, не ведавший о бессонных ночах Людовика и о муках его совести, назвал короля черствым слепцом. Это заблуждение разделяла вся «партия святых», без устали трудившаяся над тем, чтобы одолеть «негуманное» мужество Людовика. Они умоляли его величество из жалости к французам предать Францию, по-христиански уйти из Эльзаса, из Фландрии и, может быть, из Артуа. О какой-либо поддержке Филиппа V не могло быть и речи.
