В течение девяти дней Филипп пытался найти выход из положения — его не было. На Средиземном море, где корабли под британским флагом еще даже не появились, испанцы захватили Палермо, угрожали Мессине. В парижских салонах развлекались тем, что составляли новое правительство, руководить которым — номинально — будет король Испании, а реально — герцог Менский; растерявшийся Стенхоуп утратил всякую надежду; Дюбуа ушел в тень.
Но герцог Орлеанский всегда умел собираться перед лицом опасности — так было под Неервинденом, так было под Турином; так случилось и на сей раз: 15 июля английские министры полагали, что регент обречен, 16 июля они с изумлением узнали, что он намерен представить дело на рассмотрение Совета по регентству, включая вопрос о секретном соглашении, которым угрожал д’Юксель. То была дерзкая, почти отчаянная попытка, которая могла бы привести к несчастью. Но герцог Орлеанский хорошо знал, с кем имеет дело.
Он приказал сообщить министру д’Юкселю о своем решении и поручил тому доложить вопрос, не забыв сказать, что неповиновение чревато назначением нового министра иностранных дел. Старый министр уже видел себя отстраненным от дел, впавшим в немилость, высланным; его охватила паника, и он сдался.
Но это еще не означало победы. Слово вполне мог взять Торси и уговорить членов Совета. Этого нельзя было запугать, но он знал, что такое искушение. Филипп вызвал его и, высказав свое недовольство д’Юкселем, дал понять, что место министра иностранных дел скоро освободится; чуть-чуть уступчивости — и оно за Торси. Тот не устоял.
Окрыленный этим двойным успехом, регент собирает свой Совет 17 июля. Он излагает суть дела с красноречием прирожденного оратора, а затем предлагает высказаться маршалу, который, ознакомившись с договором, нашел его превосходным. Ему вторил Торси. Другие члены Совета, потрясенные таким поворотом событий, едва отважились на несколько замечаний.
Договор прошел. На следующий день д’Юксель и Стенхоуп ставят свои подписи, затем документ увозят в Лондон, где 2 августа он был окончательно подписан. Договор скреплял оборонительный союз между императором, Францией, Англией и Голландией, а также являлся ультиматумом королю Испании, который должен был присоединиться к нему до 2 ноября.
Для Филиппа это было огромной победой. «Следует отдать должное регенту, — писал Стенхоуп, — договор подписан только благодаря его усилиям. Он пошел против течения, против воли почти всей нации».
Ничто не омрачало бы радости регента от достигнутой победы, если бы не отвращение, что пришлось прибегнуть к подобным средствам. Все то время, пока шел парижский торг, Нанкре вместе со своим коллегой, Вильямом Стенхоупом, кузеном министра, проклинал несговорчивого Альберони, который с невозмутимым видом скатывался в пропасть, куда, как сам полагал, он отправлял других. Прибытие адмирала Бинга в Порт-Махон не прибавило ему прозорливости. Авантюрист верил, что небеса на его стороне, и рассчитывал на божественную помощь так, словно бы речь шла о союзнике. Никто при мадридском дворе не осмеливался сомневаться в чуде.
Когда полковник Стенхоуп зачитывает кардиналу инструкции, данные адмиралу Бингу, фанфарон парирует: «Испанцев не так-то просто запугать, и я полностью полагаюсь на храбрость наших моряков, а если ваш адмирал осмелится атаковать, я ни минуты не сомневаюсь в результате».
Тогда полковник протягивает ему список английских кораблей, участвующих в операции, и предлагает сравнить их численность с количеством испанских кораблей. Охваченный неудержимой яростью, Альберони рвет список в клочки, растаптывает их. Однако он соглашается поставить короля в известность.
Через девять дней англичанин получил невероятный ответ: «Его Католическое величество оказал мне честь передать Вам, что адмирал Бинг волен выполнять инструкции, полученные им от его повелителя, английского короля…»
Филипп был полон решимости предпринять все возможное для предотвращения братоубийственной войны. Он умоляет Стенхоупа отправиться за Пиренеи и купить мир ценой самой большой драгоценности английской короны — ценой Гибралтара. Растроганный мольбами принца, министр соглашается, но выдвигает встречное условие: поддержку его высочества, в случае если дерзость испанцев вынудит адмирала Бинга пойти на крайние меры.
Заручившись согласием, Стенхоуп отправляется в путь; в Байонне ему приходится долго ждать паспорта, без которого невозможно пересечь границу.
За это время маркиз де Леде взял Мессину и готовил осаду Сиракуз. Бинг, расположившийся в Неаполе, просит маркиза прекратить враждебные действия, дабы облегчить Георгу I посредническую миссию. Отказ маркиза избавляет старого моряка от каких-либо угрызений совести.
Испанский флот, беспорядочным строем направлявшийся к Сиракузам, 11 августа 1718 года встретил возле Пассаро плавающие крепости под британским флагом. Двадцать три корабля из двадцати девяти (шесть были взяты в плен) пошли на дно моря возле Сицилии, а вместе с ними — все химеры Филиппа V, все планы его министра.
Выполнив свою задачу, адмирал с изысканной вежливостью освобождает пленных, а затем направляет маркизу де Леде послание с извинениями за это прискорбное «недоразумение», за «чистую случайность».
У испанцев не осталось ни одного корабля, который мог бы отправиться на родину с сообщением для короля. Поэтому Стенхоуп сообщил об этом Альберони, который вел себя еще более вызывающе, чем обычно.
В потрясенном Париже новость о битве при Пассаро узнали раньше, чем в Мадриде. Никто не думал о том, что Европа избежала катастрофы — Франция была уязвлена небывалым триумфом англичан и вместе с Испанией ощущала себя потерпевшей стороной. Нанкре поручается сообщить о случившемся Альберони. Зрелище было странным: побежденный принял известие о собственном поражении с невозмутимым видом, тогда как по лицу представителя победителей катились слезы.
И только один Дюбуа не скрывал своей радости: сын аптекаря победил сына садовника.
Пробуждение благодушного
(август — сентябрь 1718)
Дюбуа возвращается в Париж. В его чемоданах целых две революции: одна — дипломатическая; другая — одежды. Удачливый посланник научил английских леди носить расшитые золотом и серебром туалеты, гордость французского двора. Обратно же он привез легкую, пышную и сладострастную моду — фижмы, что сразу же произвело фурор.
Эта мода словно была специально придумана для пышных форм герцогини де Бёрри; она скрывала излишнюю полноту и выгодно подчеркивала величественную шею и красивые руки. То было время ее славы.
По стопам старшей сестры пошла и другая принцесса Орлеанская. Луиза-Аглая де Валуа без памяти влюбилась в фатоватого Ришелье, который всем рассказывал о связи, на которую он пошел из чистого тщеславия. Одновременно он ухаживает за мадемуазель де Шаролэ, сестрой герцога Бурбонского, показывая всем желающим сумбурные послания обеих любовниц.
Подобная низость совершенно не останавливала семнадцатилетнюю Элвиру. Как и ее сестра, мадемуазель де Валуа, она потеряла голову из-за этого недостойного человека. Напрасно и Мадам, и герцогиня Орлеанская, и сам Филипп строго следили за влюбленной. Прошло целых два месяца, прежде чем обнаружили потайную дверь, ведущую в покои, где наслаждались любовники.
