Если быть точным, то Дюбуа стремился разрушить планы его британского величества, который втравил его в эту битву. Аббат сам наметил срок ультиматума 228 и теперь с ужасом видел, как тот приближается, тогда как ни морально, ни экономически Франция не была готова к разрыву с Испанией. И если банк Лоу процветал, то общественные финансы, находившиеся в руках д’Аржансона, были в плачевном состоянии. Как снарядить армию, если дефицит годового баланса составлял двадцать пять миллионов? И главное, как убедить людей, что эта война, развязанная из-за безумия Филиппа V, не является ни предательством, ни братоубийственной бойней?
Лакей докладывает, что пришел какой-то дворянин, умоляющий министра об аудиенции.
Дворянин был допущен. Это оказался писец по имени Бюва. Один из друзей герцогини Менской, знавший его каллиграфический почерк, рекомендовал Бюва принцу Сельямаре для переписки некоторых донесений. Но в этих донесениях говорились такие ужасные вещи о господине регенте! К тому же они угрожали безопасности государства. Прочитав их, честный Бюва почувствовал, как петля затягивается на его шее. Он не сможет сомкнуть глаз, если не расскажет обо всем господину министру.
И скептический Дюбуа вознес хвалу небу. В тот момент, когда он не смел надеяться — заговор, преступление, попытка развязать гражданскую войну.
Скрупулезно проинструктированный Бюва отправился в испанское посольство, предварительно сняв копию с депеши, которая осталась в папке министра. Что же до Дюбуа, он не сказал никому ни слова о своем открытии: он хотел подстеречь заговорщиков, дождаться, пока те полностью окажутся в его власти.
В Париже только и разговору было, что о пьесе «Эдип», написанной в Бастилии юным Вольтером. «Эдип» — заглавие наводило на мысль о кровосмешении — шла речь о короле Фив или о регенте?
Как торжествовала герцогиня Менская! Разделаться с противником при помощи трагедии! Прилюдно облитого грязью герцога Орлеанского будут преследовать и обличать по всей стране! И уж после этого Филипп V не замедлит появиться.
Как только начинаются репетиции, вокруг театра формируется подобие Фронды в миниатюре. Регенту ничего не стоило запретить спектакль, но он выжидает, позволяет дерзкому Вольтеру посвятить свое произведение герцогине Орлеанской и объявляет, что будет присутствовать на первом представлении.
Мадам опасалась покушения. «Невозможно вообразить, — писала она, — какое количество врагов принесло регентство моему сыну, но он ничего не боится. Он говорит, что с ним ничего не может случиться, что не было бы в воле Божьей. Поэтому его ничто не страшит».
Блестящая нарядная толпа заполнила здание театра. Здесь была вся оппозиция. Сверкали бриллианты, мелькали вееры, звучали комплименты.
Скандал начался еще до того, как раздвинулся занавес. На афише у входа кто-то дерзко зачеркнул имя Эдипа и написал «Филипп». Кроме того, роль Йокасты исполняла бывшая любовница герцога Орлеанского, Шарлотта Десмар.
Когда их высочества показались в ложе, все головы повернулись к ним. Как всегда любезный, улыбающийся и беззаботный, регент оглядел присутствующих своим добродушным близоруким взглядом.
И вот на сцене появился Эдип. Его парик, его грим, походка, полуприкрытый глаз — все напоминало регента. Филипп смеялся; герцогиня де Бёрри, чуть жива, обмахивалась веером.
Когда отзвучала последняя реплика, герцог Орлеанский позвал автора, поздравил его с успехом и пожаловал пенсион в десять тысяч ливров. Вольтер, как и Филипп, всегда сохранявший хладнокровие, ответил, намекая на свое недавнее пребывание в Бастилии: «Я признателен вашему высочеству, что вы продолжаете заботиться о моем пропитании, но умоляю не взваливать более на себя забот о моем жилище».
Филипп расхохотался, и они расстались лучшими друзьями.
Лица заговорщиков вытянулись, герцогиня Менская сетовала на неблагодарность муз.
В конце месяца, после отданного Альберони приказа догнать английские корабли и последовавшего за тем разрыва дипломатических отношений, война стала казаться неизбежной. До последнего момента Нанкре уговаривает короля Испании, заклинает его подписать договор. Даже духовник Филиппа V, отец Добентон, был на стороне Нанкре. Но увы! Елизавета Фарнезе неизменно брала верх.
В полночь 2 декабря закутанная в плащ дама поднялась по лестнице, ведущей в апартаменты Дюбуа. Это была Филон, хозяйка самого популярного в городе дома терпимости.
«Вы знаете, — сказала она министру, которому давно уже поставляла информацию, — у испанцев что-то затевается».
Ее завсегдатай, секретарь Сельямаре, в этот вечер объяснил свое опоздание тем, что ему надо было отправить в Мадрид срочную и важную почту. Аббату было известно содержание этого донесения: речь шла об обращении знати к Филиппу V и о манифестах, способных свалить все королевство.
Полиции было известно, что два молодых человека, аббат Портокарреро, племянник кардинала, и сын испанского посла в Лондоне Монтелеоне покинули в этот вечер Париж.
Ночью в одной из комнат Пале-Рояль на секретное совещание собрались регент, герцог Бурбонский, Дюбуа, Лоу и д’Антан.
Филипп коротко изложил проблему. Разоренный король должен немедленно найти средства на ведение военных действий. Получить эти средства можно было только чудом, и это чудо Лоу неоднократно предлагал европейским монархам и самому Людовику XIV. Настало время испытать силу волшебной палочки.
Все были согласны, кроме шотландца, который отнесся к этому решению сдержанно и предложил попробовать чрезвычайный налог. Регент покачал головой: подобное средство сделает войну слишком непопулярной. Нужно было попробовать настоящую систему, объединить банк с государством, обеспечить королю те огромные прибыли, что получали акционеры.
И 4 декабря банк, акции которого были приобретены государством, превратился в Королевский банк. Портокарреро и Монтелеоне 5 декабря были арестованы в Пуатье, а их бумаги перехвачены. Дюбуа и военный министр Леблан 9 декабря в сопровождении армии жандармов неожиданно приехали в испанское посольство, все там перевернули, унесли ворох бумаг. Сельямаре, посол Испании, 13 декабря увидел, как за ним запираются на засов ворота замка Блуа. Альберони, уверенный, что во Франции уже совершился переворот, 14 декабря решает арестовать герцога Сент-Эгне, но в его доме находят лишь сундук с одеждой.
Пружины заговора были известны только регенту и Дюбуа. Этих сведений хватило бы, чтобы слетели с плеч самые знатные головы королевства, а все тюрьмы были бы переполнены, но Филиппу всегда претила мысль о мести, к тому же он не хотел сеять вечную ненависть. Благодушный, он предпочитает забыть об этом донесении, сделав всеобщим достоянием лишь сведения о преступных намерениях Альберони и его сообщников.
Почти ничего не говорится о непокорных офицерах, об открытых перед врагом укреплениях, об угрозе гражданской войны.
Дрожащий от страха герцог Менский укрылся в королевской крепости Дулан. Его жене даже не приходило в голову, что кто-либо осмелится тронуть персону ее ранга. Однако осмелились. И однажды солнечным утром герцог д’Ансени, лейтенант королевской гвардии, появился в ее особняке на улице Сент-Оноре. Проклятиями, посылаемыми земле и небу, и криками при виде простой кареты, в которой ей предстояло совершить путешествие до Дижона, богиня испугала даже отважного воина. Во время всего путешествия она бранилась не переставая, и было впечатление, что герцогиня декламирует одну из своих ролей.
