Между 1975 и 1984 годами они подписали вместе множество петиций и манифестов. Вместе с Бернаром Кушнером, одним из деятелей организации «Врачи мира», они придумали и провели не одну акцию.
Единственная размолвка, о которой вспомнил Монтан, случилась в конце лета 1983 года:
«Глюксман, Кушнер и я — мы составили письмо, адресованное французскому правительству, призывавшее занять более твердую позицию по отношению к Каддафи. Фуко отказался подписать его. Симона последовала его примеру. Подписание дало бы повод думать, что они подталкивают правительство к войне».
Ив Монтан, Симона Синьоре, Мишель Фуко всегда готовы выступить против несправедливости, открыто протестовать. Когда Роже Кнобельспис, брошенный в тюрьму, заявил о своей невиновности, они немедленно организовали его защиту. В 1972 году он был приговорен к пятнадцати годам тюрьмы за ограбление. Свою вину он полностью отрицал. Пятнадцать лет за налет, принесший добычу в 800 франков, — чем не повод для возмущения! Получив право отлучаться из тюрьмы, он бежал и совершил серию налетов, в которых сознался. Новый процесс состоялся в 1981 году.
Однако Кнобельспис — беспокойный заключенный, из тех, кто не молчит и обличает судебную машину. Заключенный, по которому плачет сектор для особо опасных преступников. И пишущий книги, желая быть услышанным: одна из них вышла в 1980 году. Она называлась «QHS»
[434] и была опубликована, как говорится на первой странице, «по просьбе комитета защиты, в который входят, в частности, Мишель Фуко, Жан Жене, Андре Глюксман, Клод Мориак, Ив Монтан, Симона Синьоре, Поль Тибо, при поддержке профсоюза судебного ведомства, профсоюза адвокатов Франции и Французской ассоциации юристов-демократов». Книга открывается предисловием Мишеля Фуко.
«Перед вами жестокий документ, — пишет Фуко. — Вот уже добрый десяток лет во Франции идет разноголосая дискуссия. Многие теряют терпение: им хочется, чтобы профаны молчали, позволив самой институции предложить реформу. Лучше, чтобы этого не было. Реальные и глубокие изменения вырастают из радикальной критики, из твердого „нет“, благодаря голосам, которых не сломить. Книга Кнобельсписа вписывается в эту битву».
Фуко описывает безжалостную логику, ведущую к тюремному заключению и карцеру:
«Он был приговорен за преступление, которое полностью отрицал. Мог ли он приспособиться к тюрьме, не считая себя виновным? Механизм очевиден: поскольку он сопротивляется, он попадает в блок для особо опасных преступников. Если он содержится в секторе для особо опасных преступников, значит, он опасен. „Опасен“ в тюрьме и уж тем более на свободе. Следовательно, вполне способен совершить преступление, в котором его обвиняют. Пусть он все отрицает, неважно. Он мог сделать это. Сектор для особо опасных преступников служит доказательством, тюрьма восполняет пробелы следствия»
[435].
Вторую книгу Роже Кнобельсписа «Ярость» представил читателям Клод Мориак. Процесс 1981 года, когда его судили за шесть налетов, совершенных в 1976–1977 годах, в которых он признался, был призван, как писала газета «Le Monde», исправить судебную ошибку 1972 года. Его приговорили к пяти годам тюрьмы, однако присяжные попросили о президентском помиловании, и он был помилован Франсуа Миттераном. Роже Кнобельспис вышел на свободу. В 1983 году его снова арестовали неподалеку от Онфлера по подозрению в налете на бронированную машину. «Правая» пресса иронизировала: куда подевались все те, кто заступался за этого бандита?
Ответ последовал незамедлительно: Симона Синьоре и Мишель Фуко занимают боевые позиции. Фуко заявляет через газету «Libération»:
«Что, в сущности, произошло? Человека приговорили к пятнадцати годам тюрьмы за налет. Через девять лет суд присяжных Руана решает, что приговор был слишком суровым. Он вышел на свободу. И вот его обвиняют в новом преступлении. Вся пресса принимается вопить об ошибке, наивности, оболванивании. На кого она нападает? На тех, кто выступал за более взвешенное правосудие, на тех, кто утверждал, что тюрьма не способна исправить осужденного. Вот несколько простеньких вопросов. В чем они заблуждались? Все, кто пытался серьезно говорить о проблемах тюрьмы, уже много лет твердят: тюрьма создана, чтобы наказывать и исправлять. Наказывает ли она? Возможно. Исправляет ли она? Конечно, нет. Речь не идет ни о реадаптации, ни о воспитании. Речь идет о воссоздании и укреплении „преступной среды“. Тот, кто попадает в тюрьму за кражу нескольких тысяч франков, скорее выйдет из нее гангстером, чем честным человеком. Книга Кнобельсписа красноречиво говорит об этом: тюрьма внутри тюрьмы — сектор для особо опасных преступников — фабрикует отчаянных. Таково мнение Кнобельсписа, таково наше мнение, и было бы хорошо, чтобы оно стало достоянием общественности. Насколько мы можем судить, факты подтверждают правоту этого мнения».
Фуко резко возражает тем, кто твердит о безответственности интеллектуалов:
«Что касается вас, тех, кто в сегодняшнем преступлении видит подтверждение вчерашнего наказания, то вы просто не способны мыслить. Хуже того, вы представляете опасность для нас и для самих себя, если, как мы, не хотите в один прекрасный день стать жертвой правосудия, закостеневшего в беззаконии. Вы опасны с точки зрения истории. Поскольку правосудие должно постоянно сомневаться, а общество — без устали работать над собой и своими институтами»
[436].
* * *
Книга «Надзирать и наказывать», вышедшая весной 1974 года, наделала немало шума. Газета «Le Monde» посвятила ей целый разворот, «Magazine Littéraire» — специальный номер. И это только два примера, выуженных из целого моря откликов. Едва утихли здравицы, Фуко снова оказался на авансцене. Через полтора года после появления труда о «рождении тюрьмы» он начинает публиковать «Историю сексуальности». Какая связь между этими работами? Она очевидна и раскрыта самим Фуко: в обоих случаях речь идет о «власти» и модальностях ее применения. Поскольку в книге «Надзирать и наказывать» Фуко показал, что государство держит в руках общество благодаря различным формам властных отношений, дисциплинирующих тела, не удивительно, что он перешел к «устройствам», опутывающим и сексуальность механизмами и сетями власти.
«История сексуальности» возникла на пересечении двух видов деятельности — связанных со старым проектом и с насущными проблемами. О старом проекте мы уже говорили. Фуко еще в предисловии к «Безумию и неразумию», написанном в 1960 году, заявлял о своем намерении работать над этой темой. Он не переставал размышлять над ней. Эхо его поисков содержится в статье о Батае «Предисловие к трансгрессии». В то время он говорил о сексуальности в терминах запрета и трансгрессии, определяющих ее. Этой темы он касается, общаясь с Жераром Лебраном во время поездки в Бразилию, где он читал лекции в 1965 году. Показав своему другу из Сан-Паулу рукопись книги «Слова и вещи», Фуко заметил, что хотел бы написать историю сексуальности. Добавив: «Это чрезвычайно трудно сделать: архивных материалов нет». Идея, входившая в ранние теоретические замыслы Фуко, после 1968 года приобрела особую актуальность. В эту эпоху появляются идеологии освобождения от запретов и свирепствует то, что Робер Кастель называет «психоанализмом»: все способы думать и действовать включаются в психоаналитическую Вульгату. Оба феномена сходятся в одном: недоговоренности в области сексуальности. Все говорят о сексе, объясняя, что он отвержен, задавлен буржуазной моралью, моделью супружества, семьи… «Фрейд, — говорили одни, — вероятно, отчасти освободил нас от этой морали». «Но, проявляя такую осторожность и вялость, — замечали другие, — что, видимо, следует говорить о нормализаторских функциях самого психоанализа». Однако все, вне зависимости от профессионализма и подхода к проблеме, хотели говорить о сексе, надеясь постичь истинную суть человека или открыть для него возможность стать счастливым.
