8 января.
Поехали с Розиным в санях в 87-ой полк. Я примерзла к саням, меня еле отодрали. Розин попросил для меня ватные брюки. Выезд в батальон. По дороге береза с привязанными ветками ели — маскировка. Замаскированные орудия, все люди в белых халатах. Связанные бревна для орудия. Шалаши. Много тропок. Можно проехать через деревню X. Это только название бывшей деревни, там даже печных труб не осталось, но там открыто, мы видели немцев, значит, те увидят нас. Стоим сейчас у Сорокина. Комбат, и его сфотографировала, очень молодой, с большим курносым носом, гордится своим «хозяйством». Идет подписка на танк. Почти все заняты строительством новых землянок. Уговаривал и меня ночевать. Снайперов не застала, они вышли на «работу». Один все-таки прибежал, весь потный, Алиев. Я его сняла. Комбат весельчак, семья в оккупированной зоне. Дети 16 и 13 лет. «Буду искать новую жену. Одна пишет: „Ни шагу назад“, — значит, не хочет, чтобы я приехал в Москву», — острит он. Комбат только что приехал с передовой. Прострелен маскировочный халат. Фриц чуть не убил его. «Сегодня фрица раздразнили. Он стрелял из миномета». Наши снайперы трудятся, слышны выстрелы. Комбат отдает приказ о чистке орудия: завтра приедет начдив. Снайпер Алиев толстый, похож на грузина, плохо говорит по-русски. Учит остальных снайперов. Его все уважают.
Обед на кухне. Повар из Ростова, три года учился: умеет из одной курицы сварить обед на целую столовую. Очень жирный суп и сердце. Громадные куски сахара. Комбат пьет чай из кувшина. Выезжаю в 7 часов. Везет меня адъютант начальника полка с забинтованным лицом: связисты за неимением проволоки употребили колючую, и он на нее напоролся. Конечно, сибиряк, учился в метеоинституте, был заместителем командира роты, где Алиев. Говорит, что тот исключительно честный снайпер, общительный, но не может научится русскому — все время сидит один в лесу, выслеживает фрицев.
Меня провели в блиндаж комполка. Встретил ординарец: «Одеколон, чтобы освежиться, вот зеркало». Комполка, 29 лет. Сели ужинать. Подавал ординарец. Он был в передничке и белом колпаке — явно для меня. Комполка подполковник. В углу блиндажа телефон, все время доносится: «Говорит Урал, дайте Харьков…» Здесь же сидит сапер, ждет ночи, чтобы вырыть котлован для орудия. Командир роты принес донесение: такой-то в копоти, другой № — в грязи. Подполковник дает схему расстановки. Снайперы после работы еще несут караул.
Разговор за ужином: подполковник много говорит о смерти, все время вытирает пот, глубоко вздыхает. «Что со мной случилось? Я ведь был в окружении, выводил полк под Брянском и никогда не думал о смерти, а вот сейчас… Три недели мой полк пробивался к своим и без потерь пробился. Жил я с отцом и старшей сестрой, а брат Федя у крестной. В то время крестили. Он умер от голода, помню, лежал с открытыми глазами на русской печке. Отец меня увез в Пензу, спасал, сам не ел, все время меня кормил. Закончил я военное училище в Москве. Учитель математики уговаривал меня перейти в художественный институт. Я хорошо рисовал, но я остался в военном. Любил читать книги о войне. Отец пекарь, второй раз женился, но я этих детей не признаю. Одного сына назвал Николаем. Теперь нас два Николая Степановича… А пекарь он замечательный…» Тоскует без писем от сестры. Спит 2–3 часа. Всю ночь звонил: «Не засните под тишину. Беспокойте противника». Я спала на пружинной кровати замполита. Всю ночь горела лампа. Николай Степанович ходил и ложился. Мои валенки оказались у печки. Николай Степанович сам нарисовал план нового блиндажа и занят его строительством. «Если переживу эту войну… Не представлял себе, что такое настоящая война. А стою я на главном направлении. Противник очень хитрый».
Ночью я вышла, сразу: «Стой! Пропуск!» Я испуганно тонким голосом: «Я на минутку». «Так бы и сказали, женщин у нас нет». Утром принесли воду для умывания.
Убитых немцев считают на штуки. За ночь убит один наш, прямое попадание в траншею.
Патефон: «Евгений Онегин». Цена каждой минуты нашей жизни. Николай Степанович проявляет детскую радость при хорошем утреннем донесении.
Ординарец Божок, его фамилия Божков, подает завтрак: вермишельный пудинг, жареные крабы, омлет, печенье с маслом, чай с конфетами и сахаром. Похоже, что это обычно, а не специально для меня. Подполковник рассказывает о красоте озера Иссык-Куль. Возит с собой пружинную кровать, зеркало, стенные часы. «Суворов тоже вначале был простым солдатом. Снайперу легко получить награду, а вот нам…» Замполит не появляется, кричит: «Я босой, не могу…» Ко мне вызваны разведчики и артиллеристы.
Комбату донесли, что на тропинке видны следы — ходят немцы. Стали говорить, что надо поставить капканы, рогатки. Днем тропинка простреливается.
В 90-й полк меня отвез мальчик, воспитанник полка. Приехала к вечеру. Командир полка Гриценко спал. Я ждала в адъютантской, здесь же сидели ординарец и адъютант. Кто-то спал на койке, один боец сочинял рапорт, потом рассказывал, ни к кому не обращаясь: «Когда стояли мы у деревни, меня тут навылет, вот и сейчас нога ноет. Ну, леший с нею. Готов любую пулю получить, чтобы все кончилось. Другим станет лучше…»
Гриценко проверил у меня документы. Разговор о евреях: «У нас есть один, Корф, вы его не увидите, он в разведке, смелый до хулиганства».
9 января.
Утром Гриценко мне сказал: «Шесть месяцев войны
[160], а мы с вами сваляли дурака, все равно адъютант не поверит».
Новый командир дивизии принимает полк. Командир Дзюба доложил Гриценко, что одного наградил, другого повысил, а Гриценко: «Ну, он еще мало знает». Дзюба выпил водки с галетами и закурил трубку. Стиль — Тараса Бульбы. Очень гордится своей батареей. В записной книжке ее состав. Меня спросил: «Родной отец?» За ужином Гриценко: «Это рыба окунь». Много рассказывает о Дальнем Востоке, мечтает о конце войны, начал ее комбатом, капитаном. Разговаривает полувопросительно.
Снимала автоматчиков. Они устроили проческу леса, хотя я умоляла этого не делать. Надели белоснежные халаты, на которых видны следы утюга. Это все для фотографии. Здесь тоже показуха! Комроты Занчик скромный, не хотел сниматься. Все говорили об удалом Корфе.
Пошла к орудию. Оно еще не вернулось с огневой позиции. Ждала в темной землянке, на нарах кто-то спал. Это землянка двух расчетов. Здесь небогато. Дзюба учит бойцов вежливо разговаривать. Он хозяин, чувствуется, что дружен со своими подчиненными.
После 90-го полка поехала на КП дивизии. Замполит был в бане. Пошла в дивизионную газету. Они обедали, потом тоже пошли в баню. Уложили меня на нижних нарах. Рохлин — мальчик из интеллигентной еврейской семьи, ленинградец. Добровольно ушел на фронт из 10-го класса. Покраснел во время разговора о девушках. Более разбитные Цуканов и Вахрушев. Последний рано лег спать. Рохлин и Цуканов расспрашивали меня о Париже, о жизни за границей. У Цуканова жена и ребенок. Мучает мысль о смерти.
10 января.
Утром из полка пришли Розин и Сысоев. Вместе пошли к саперам. Там наши корреспонденты побрились. Пришли саперы. Не дождались татарина, он был на фугасе. Прибежал после нашего ухода, рассказывали, что огорчался. Хотел, чтобы наша газета написала о нем. Замполит — красивый романтик, музыкант. У него мандолина и рояль в землянке. На стене висит фотография пышной актрисы. Приглашал нас остаться — вечером баня…
