Генрих II совершил оммаж и принес Людовику новую клятву верности, пообещав «предоставлять ему помощь и служить, как и следует герцогу Нормандии служить королю Франции». Короли пожали друг другу руки и в знак своего примирения обменялись поцелуями. Людовик передал Генриху нескольких бретонских и пуатевинских дворян, которые попросили у него убежища, опасаясь, что их постигнет та же судьба, что и Роберта Силли. Английский король пообещал вернуть все отобранные у них замки и земли, жить с ними в мире и выплатить компенсацию за сожженные поместья и убитых во время войны людей
[172].
На следующий день юный Генрих, которому не исполнилось еще и четырнадцати лет, принес клятву верности непосредственно французскому королю, своему тестю, за Анжу, Мэн и Бретань. В октябре 1160 года он уже клялся ему как герцог Нормандии. Одиннадцатилетний Ричард принес клятву как герцог Аквитании, после чего обручился с Алисой, дочерью Людовика
[173]. Алису, как и Маргариту до нее, отправили в Англию на воспитание. Раздача земель трем старшим сыновьям короля Англии во Франции завершилась после того, как Джефри несколько месяцев спустя принес клятву верности своему брату Генриху в качестве герцога Бретонского.
Людовика VII обычно считали простодушным, а Генриха II, напротив, весьма хитрым. Однако в результате этих клятв французский король обеспечил себе в будущем блестящую победу, а Генрих II – такое сокрушительное поражение, которого он сам не ожидал. Людовик не мог разгромить империю своего противника силой, но нашел более эффективный, хотя и медленный способ победить его. Заставив его сыновей принести вассальную клятву верности непосредственно себе, Людовик заложил основу окончательного разгрома Генриха, а тот, несмотря на всю свою хваленую проницательность, покорно выполнил волю Людовика, что и привело его к гибели.
Когда церемония оммажа была закончена, перед королем Англии появился архиепископ Томас Бекет, которого сопровождали епископы и дворяне обеих стран. Он встал перед ним на колени и сказал: «Будь милостив ко мне, господин мой, ибо я отдаю себя в руки Бога и в твои руки, ради чести Господа и твоей».
Все эти четыре года, прошедшие после их последней встречи, Томас впервые в своей взрослой жизни жил почти в полном одиночестве, вдали от придворной суеты и внимания великих мира сего. Он провел эти годы в молитве, учебе, раздумьях о своих обязанностях перед Богом и церковью, стараясь лишениями укротить свою плоть и подчинить ее своей воле. Время от времени он получал помощь и поддержку от папы и английских епископов, однако длительные размышления лишь укрепили его уверенность в том, что единственно правильный путь – это решительное сопротивление попыткам Генриха II заставить его поклясться в том, что он считает неверным. И хотя папа, ослепленный стремлением быть не только викарием Христа, но и правителем маленького итальянского государства, не желал этого замечать, Томас понимал, что, если он уступит Генриху и поклянется безо всяких оговорок соблюдать конституции, он отречется от своих обязанностей архиепископа Кентерберийского и отдаст английскую церковь, связанную по рукам и ногам, на милость короля. Пусть будет то, что будет, а он, Томас Бекет, не отступится от своего убеждения в том, что Бог превыше короля.
Послы римского престола папе сообщили, что случилось дальше:
«Король заявил, что хочет от архиепископа только одного – чтобы он как священник и епископ пообещал перед всеми правдивыми словами, что он, безо всяких оговорок, будет соблюдать обычаи, которые святые архиепископы Кентерберийские соблюдали перед своими королями, и что он, архиепископ, сам в другом месте ему обещал.
Архиепископ ответил, что он уже давал такое обещание королю, когда клялся отдать за него всю свою жизнь, все свои члены и земную честь, если это не принесет вреда духовенству, и готов соблюдать свою клятву во всей своей преданностью, а большего не требовалось ни от одного из его предшественников.
Когда король стал настаивать на клятве, архиепископ Кентерберийский добавил, что, хотя ни один из его предшественников не делал этого и не обещал делать, да и он сам по праву не обязан делать это, он тем не менее ради мира в церкви и ради его милости обещает соблюдать все те обычаи, которые его святые предшественники соблюдали перед королем, если это не принесет вреда духовенству, насколько это позволяет его пост, согласно [воле] Божьей, и он сделает все возможное, чтобы вернуть себе его любовь, за исключением чести Бога, добавив, что он никогда не служил [королю] с большей радостью, чем теперь, если это порадует его.
Но король сказал, что не примет этого, пока он не пообещает ему, в точности и безоговорочно, под клятвой, соблюдать обычаи, ибо ничего другого он от него не требует. Архиепископ отказался сделать это, хотя многие убеждали его [подчиниться]. Король покинул нас, так и не примирившись [с Томасом]»
[174].
Ни Генрих, ни Томас за прошедшие пять лет не уступили друг другу ни дюйма; положение осталось точно таким же, каким оно было после окончания совета в Кларендоне. Некоторые товарищи по ссылке стали обвинять Бекета в том, что он не подчинился королю, из-за чего они не могут вернуться в Англию. На обратном пути в Сан у одного из спутников Томаса, Генриха Хоутона, заупрямилась лошадь. «Хватит упираться, – громко закричал Генрих, чтобы архиепископ услышал его слова, – скачи вперед, если это не нанесет вреда чести Господа Бога, святой церкви и всему духовенству!»
А тем временем король хвастался перед посланцами папы, что нигде церковь не пользуется такой свободой, как в Англии, и нигде больше не наслаждается таким спокойствием. Ни в одной стране мира, заявил он, к духовенству не относятся с таким почтением, хотя английские священники грубы и лживы и в большинстве своем охальники, бабники, воры и грабители, растлители невинных девиц, убийцы и мятежники.
Вернувшись в Сан, Бекет написал королю письмо, желая объяснить ему свою позицию:
«Моему тишайшему господину Генриху, милостью Божьей прославленному королю Англии, герцогу Нормандии и Аквитании и графу Анжуйскому, Томас, скромный слуга святой кентерберийской церкви, шлет свое приветствие и преданную службу, со всем надлежащим уважением и любовью.
Твое королевское благородие, быть может, помнит, как я говорил тебе, в присутствии господина короля Франции и многих других людей, которые при этом присутствовали, что я готов, ради Божьей и твоей чести, отдать себя целиком на милость Господа и на твою милость, надеясь заслужить твою любовь и покой. Но эти слова, милорд, тебе не понравились, пока я не пообещаю тебе соблюдать обычаи, которые наши предшественники соблюдали перед тобой.
Поэтому я заявляю, милорд, что буду соблюдать их, насколько это возможно, если это не принесет вреда духовенству, и, если бы Бог дал мне понять, как сделать мое обещание более полным и более ясным, я был готов тогда, как готов и сейчас, сделать это ради того, чтобы вернуть твою милость. Я никогда не служил тебе с большим желанием, чем готов служить сейчас.
