Б. был переведен в Прие из прифронтового госпиталя, чтобы пройти лечение — у него были серьезные психосоматические проблемы. Если не считать мелких ранений, вроде ожогов от иприта, он был в целом здоров, когда 1 августа покидал линию фронта; между тем он страдал нарушениями зрения и моторики. Сам пациент настаивал на том, что нуждается только в отдыхе, и пришлось силой переводить его в госпиталь. Прибыв сюда, Б. ослеп и едва мог передвигаться.
Будучи новичком во Франции, он побывал в различных воинских частях на фронте, чтобы осмотреться и набраться опыта, а это означало, что он довольно скоро оказался в бою. В мае он участвовал в британском отступлении на Сомме, в начале июня присутствовал при боевом крещении морского корпуса в лесу Белло, а в середине июля воевал во французском соединении, которое оборонялось от немецких атак.
В конце июля его полк отправили на грузовиках на фронт к западу от Реймса, где французы и американцы начали контрнаступление. Им предстояло исполнять роль пожарной команды и направляться туда, где возникали проблемы. В ночь на 26 июля они ехали через лес, заполненный газом. Ближе к утру их выгрузили, и они присоединились к уже начавшемуся наступлению. Поскольку Б. еще не получил звание лейтенанта, он не был посвящен в план операции. Это был первый настоящий бой его соединения. Едва ступив на землю, они тут же попали под обстрел. Подполковника и одного из майоров тяжело ранило, а вскоре убило второго майора и капитана, который был командиром Б. Так получилось, что Б. вдруг оказался старшим офицером батальона.
В этом хаосе перед ним внезапно появился незнакомый генерал, “ниоткуда”, и сказал, указывая вперед: “Вы должны форсировать вон ту реку и занять город, который называется Сержи”. Батальон уже изрядно устал от ночного марша и был оглушен тяжелым огнем, но Б. повел его в новый бой. И батальон отправился вперед, через пшеничное поле, где колосья стояли в пояс высотой, сквозь немецкий артобстрел, через реку (оказавшуюся не шире ручья), на город Сержи. К десяти часам утра они очистили его от врага. Но затем попали под ураганный огонь, и немецкая пехота перешла в контрнаступление.
Так это и продолжалось. Наступление сменялось очередным контрнаступлением. За пять дней в городишке девять раз сменилась власть. Постепенно его батальон был вытеснен из города, к узкой речке и небольшой мельнице, в которой Б. устроил штаб. Они снова перешли в контрнаступление и отвоевали город. В самом начале у них было 927 солдат и 23 офицера. На исходе пятого дня боев осталось всего 18 рядовых и один офицер, все остальные были ранены или погибли
[293]. Кушинг отмечает:
Б. признается, что был уже по горло сыт тем, что творилось вокруг. Он отвечал за противохимическую защиту, все его солдаты были в той или иной степени отравлены газом, у многих появились тяжелые ожоги
[294]. Кроме того, он исполнял обязанности офицера разведки, то есть пару раз днем и два-три раза ночью участвовал в вылазках к позициям противника. Это было необходимо, так как телефонные линии, связывающие их со 168-м
[295], оказались поврежденными, а в штабе никто больше не умел читать сигнальные сообщения. Отсутствовала связь с тылом. Так что он был по совместительству и санитаром: следил за тем, чтобы раненых отправляли на сборный пункт у мельницы, и все это происходило под непрерывным огнем. Он лично провел две ампутации, с помощью своего армейского ножа и старой пилы, найденной на мельнице. Ночью они погрузили 83 раненых на импровизированные носилки и переправили их в тыл. Когда наступало затишье, они отправлялись в ночное время на поиски еды и боеприпасов, обходя убитых на поле боя, как своих, так и врагов. Один раз у них осталось всего по двадцать патронов на человека. По большей части они использовали немецкие винтовки и боеприпасы, и даже немецкие ручные гранаты
[296], которые поначалу взрывались прямо у них в руках. У этих немецких гранат время замедлителя запаса занимало 3–4 секунды, против 4–5 секунд у наших гранат. Еда у немцев была хорошая, по крайней мере та, что они находили: колбаса, хлеб, аргентинские мясные консервы.
Те, кто еще не был так измотан, собирали раненых. Это было весьма нелегким занятием. Часто раненых можно было перенести всего на пару шагов в сторону, смотря по обстоятельствам. Многие солдаты, имея три-четыре ранения, были вынуждены сражаться. Здоровый и раненый солдат часто сражались бок о бок; если раненому было уже невмоготу стрелять, он заряжал оружие. Воронки от снарядов служили им единственным убежищем на поле боя.
В эти дни Б. впервые наблюдал случай шока от взрыва снаряда. Сперва он не понял, в чем дело, и решил, что солдат трусит. Всякий раз, когда рядом раздавался взрыв, солдат бросался в укрытие, его просто трясло. Но потом он всегда возвращался и продолжал исполнять свой долг. Он просто не мог выносить взрывов. К тому же их всех накрывал почти непрерывный артиллерийский огонь, а к нему примешивалась и газовая атака. Хуже всего, пожалуй, был слезоточивый газ: он пах гнилыми грушами и заставлял их чихать; их тошнило и рвало прямо в противогазы, и они были вынуждены срывать их с себя, уповая на лучшее. Все так или иначе страдали от газа, ручьи слез застилали им глаза, мешая видеть происходящее.
В понедельник Б. контузило осколком снаряда, который угодил ему в голову. Ему показалось, словно бейсбольный мяч попал ему в висок. Люди часто думают, что ранены. Они чувствуют, к примеру, удар в ногу, видят кровь, разорванную ткань, но, спустив штаны, обнаруживают, что у них простой синяк, а кровь хлещет из раны соседа.
Пациент рассказал Кушингу и его коллеге, что их сменили на закате в среду. И несмотря на то, что они глаз не сомкнули за эти шесть дней, им пришлось шагать всю ночь. Только к полудню следующего дня они сделали остановку. Их покормили горячей едой, и участливый подполковник заставил солдат лечь и поспать.
