На втором этаже, над комнатой Софы, жили сразу три девушки – Груша, Фира и Ада. Все они были уличными. Но Аде повезло больше всех: ей удалось устроиться в приличный дом на Средней и к другим девушкам она приходила только раз в неделю, когда получала выходной. Зарабатывала Ада больше всех и не могла нахвалиться на свою хозяйку – толстую Берту.
Очень скоро Таня близко сошлась со всеми девушками. И все они (кроме Лизы, которая с самого начала стала ее искренним, настоящим другом) без исключения уговаривали Таню идти с ними на Дерибасовскую.
Образ жизни этих девушек был чрезвычайно прост. К вечеру, когда загорались вечерние огни, а центральные улицы города заполняли прогуливающиеся горожане, девушки одевались понаряднее, нанимали извозчика и всем скопом ехали «работать» на Дерибасовскую. Приезжали они к 8 вечера, и «работали» до 2–3 ночи, после чего возвращались обратно на Молдаванку – каждая по-разному.
Такие нарядные девушки прохаживались по главной улице города и завлекали мужчин. Заинтересовавшегося вели в одну из гостиниц, находящихся в переулках, расположенных поближе к Дерибасовской. В гостиницах этих без лишних расспросов сдавали комнаты уличным девушкам. Ночной портье знал лично каждую из них. Комната на час стоила рубль – и за нее платил клиент. Еще рубль получала девушка. И это были приличные деньги, позволяющие покупать нарядные тряпки и спиртное – две вещи, без которых невозможна была жизнь уличной.
Таких уличных девушек с Молдаванки контролировал местный авторитет по кличке Щеголь – так же, как и все остальные, он именовал себя королем. Можно сказать, что Щеголь работал исключительно с уличными. Каждая из них платила ему по 50 рублей в месяц. За такие деньги он обеспечивал их защиту (бандиты Щеголя дежурили в гостиницах, и любая уличная могла их позвать) и позволял им беспрепятственно заниматься своим промыслом.
Ну а если девушка переставала платить, Щеголь приказывал своим людям облить ей лицо кислотой. После такой экзекуции, если выживала, несчастная становилась инвалидом и уже никогда не могла работать на Дерибасовской. Ей оставалось только просить милостыню, переходя в разряд «сотрудниц» уже другого короля. В общем, всё здесь было поделено и четко организовано.
Все короли Молдаванки, заведовавшие каждый своей областью, платили полиции жалованье, таким образом договариваясь, чтобы та не препятствовала их деятельности. Поэтому полиция особо и не старалась трогать криминальный мир, больше занимаясь политическими, а не уголовными преступниками. К примеру, Щеголь имел такие хорошие отношения с начальством, что его уличных девушек вообще жандармы никогда не трогали. Девушки с Дерибасовской практически не попадали в полицейские облавы. А если случайно и попадали, то почти сразу же их выпускали, причем без штрафа.
Зато все девушки с Дерибасовской бесплатно обслуживали и Щеголя, и его людей. И даже любили бандитские гулянки, когда, например, сняв одну из Фонтанских дач, Щеголь устраивал праздник для своих людей, набивая целый дом самыми красивыми и свежими девушками. Такие оргии могли длиться неделями. Бандиты с девушками, как правило, были щедры, одаривали их деньгами и ворованными украшениями. Здесь девушки получали намного больше, чем могли заработать на улице. И на такой почве часто вспыхивали головокружительные романы, которые, как правило, ничем хорошим не заканчивались: ведь судьбой бандита чаще всего была смерть в перестрелке от пули жандарма или такого же бандита, а в случае попадания в руки жандармов – тюрьма надолго ну или же виселица…
Конец девушки с Дерибасовской тоже был печален. Если она не погибала от ножа психопата-клиента или не была забита насмерть подгулявшим бандитом, несчастную подстерегала тяжелая неизлечимая болезнь, которая в скором времени сводила ее в могилу. Если же ей даже и удавалось дожить до средних лет, то, не имеющая семьи, не способная родить детей, как правило, страдающая алкоголизмом, такая «девушка» заканчивала свои дни прислугой в каком-нибудь публичном доме, куда хозяйка могла взять ее за прежние заслуги – ну или как бродячую уличную кошку.
Но пока еще молодые, здоровые, румяные – они о своей жизни не думали и поэтому изо всех сил уговаривали Таню выйти с ними на Дерибасовскую и обещали познакомить со Щеголем. А Таня отказывалась. И несмотря на то что девушки не оставляли своих попыток, она все же часто проводила с ними время, в этом убогом общении пытаясь загасить свое нестерпимое одиночество.
Вставали девушки поздно, к полудню, а проснувшись, посылали кого-нибудь за водкой в ближайшую лавку. Собирались у Иды и Цили, или же у Груши и Фиры на втором этаже. Нечесаные, неумытые, в ночных сорочках, девушки садились за большой стол, пили водку, уплетали за обе щеки купленные сладости, сплетничали, лениво гадали на картах или раскладывали пасьянс.
В гадании всегда выходило одно и то же – марьяжный трефовый или червовый король, который влюбится, женится и увезет в далекую даль. При этом каждая прекрасно знала о том, что никакого короля ни разу не случится в ее жизни.
Стараясь соблазнить Таню, еще не входящую в их круг, уличные описывали свои гулянки с настоящим шампанским, показывали убогие украшения, которые покупали на свои заработанные деньги, – пестрые ленты, серьги из дутого сусального золота или кольца с фальшивыми камнями, в простонародье называемые «сердечными глазками», которые могли долго блестеть. Это был убогий печальный мир без будущего, и все они жили одним днем. При взгляде на своих подруг у Тани мучительно сжималось сердце. Они не были виноваты в том, что, будучи молодыми и красивыми, хотели жить, а жизнь не давала им ничего, кроме печальной возможности торговать своим телом.
– Почему, ну почему ты не хочешь пойти с нами за туда? – спрашивала Ида, или Циля, или Груша, или Катя. – Ты бы видела, какой банкет вчера закатили турки! Шампанское лилось рекой. Или не турки это были, а грузины… Кто их разберет. Не важно! Денег на девушек не жалели. Ты посмотри за ленты – сплошной шелк! Посмотри, так и течет, и переливается между пальцев. Пойдешь с нами, будешь такие же носить. Кто тебе их еще купит?
Но Таня, смеясь и качая головой, была непреклонна. И твердо говорила, что не пойдет с ними на Дерибасовскую – никогда. И только Лиза, одна-единственная из всех, обладающая тонким, чувствительным сердцем, догадывалась, что у Тани существует тайная, очень личная причина отвечать так. Впрочем, Таня никогда не рассказывала ей об этом.
Бабушке между тем становилось все хуже и хуже. И каждый раз все больших сил у Тани требовало ее возвращение домой. Занимаясь поисками работы целый день, Таня возвращалась уже в темноте. Окна были темны, и у нее больно сжималось сердце.
Она открывала старую скрипучую дверь, осторожно переступала через гнилую доску пола и делала шаг в темноту, где на полуразвалившейся кровати, подпираемой для устойчивости пустыми ящиками, лежала ее бабушка. В комнате было холодно. Чтобы затопить ржавую железную печурку в углу, нужны были уголь или дрова. И чтобы сэкономить остатки тепла, бабушка целыми днями не вставала с кровати. Наступившая осень забирала все оставшиеся ее силы, и Таня с ужасом видела сквозь темноту, как родное лицо становилось все более сморщенным и белым.
