– Дыр булл щыл-убещур… Гыл быр бут-обертал… Абра-быр щубур дыр…
Все вокруг хлопали.
– Грандиозно и страшно, правда? – Коренастый молодой человек с хитрыми, пронизывающими глазами улыбнулся Володе.
– Грандиозно, – кивнул Володя.
– Вы у нас впервые? Вы слышали уже такие стихи?
– Слышал. В Петербурге. Но здесь, у вас, я действительно впервые. Меня пригласил господин Пильский.
– Он собрал нас всех еще летом 14 года. Как раз тогда, когда у нас в Одессе высадился футуристический десант. Мы все – творцы нового мира. Когда-нибудь мы перевернем всю мировую литературу!
– Обязательно! – кивнул Володя.
– Меня зовут Валентин Катаев, – парень протянул руку; рукопожатие его было крепким и энергичным.
– Владимир Сосновский, – представился Володя.
– Сосновский? Я уже слышал где-то вашу фамилию. Подождите… Это же ваши стихи печатались в сборнике «Засахаренная крыса»? Про автомобиль, поезд и про луну.
– Мои, – Володя скромно потупил взгляд.
– Здорово! Я читал все сборники, которые вышли в Петербурге, и «Пощечину общественному вкусу», и «Дохлую луну», и «Засахаренную крысу». Они все дошли до нас – эти странные книжечки, напечатанные на толстой, чуть ли не оберточной бумаге со щепочками, непривычным шрифтом и названиями, которые должны поражать.
– Все специально было придумано для того, чтобы дразнить читателей.
– Именно так! Но знаете, что поразило меня больше всего? Среди совершенно непонятных для меня стихов, напечатанных вкривь и вкось, кажется, кое-где вверх ногами, которые воспринимались как дерзкая мистификация или даже протест, звучал какой-то единый, грандиозный, мощный смысл, который не только шокировал, но и звучал страшно… Так мне это показалось.
– Почему же страшно?
– Страшным всегда является зарождение нового мира. А вы не можете не признать, что именно здесь и сейчас зарождается новый мир. Всё не будет, как прежде. Всё будет совершенно иначе. Я не знаю, лучше или хуже, это будет понятно дальше. Но всё будет совершенно другим. И вот когда остро осознаешь это, то наряду с грандиозностью и мощью, которые тебя поражают, испытываешь какую-то странную, непонятную тоску.
– Не знаю, – Володя покачал головой, – мне хочется поскорей покончить со старым и писать как можно больше стихов, которые никто не поймет.
– Вам есть с чем покончить? Со своим прошлым?
– И с нынешним. Я бы с удовольствием отправил свое нынешнее в прошлое и занимался бы только написанием стихов. Но так нельзя. Я здесь очень мало пишу, особенно после проклятой работы. В этом и вся беда.
– Чем же вы занимаетесь?
– Работаю в полицейском управлении, – Володя поморщился, – чиновником по особым поручениям при главном полицеймейстере… А на самом деле – я обыкновенная полицейская ищейка, которая вместо стихов пишет нудные полицейские протоколы. Тошно даже говорить!
– Мой младший брат, Евгений, тоже мечтает служить в полиции. В уголовном розыске. Все время об этом говорит. Он даже смешные протоколы пишет, как фельетоны. Один раз написал про обнаруженный труп: «Найден молодой брюнет с горячим сердцем, который любил и страдал, а сейчас неподвижно лежит головой на восток…»
Володя засмеялся. Его новый знакомый тоже. Володя почувствовал себя непринужденно и легко. Он сделал большой глоток вина, уже не казавшегося ему ни противным, ни кислым. Хотелось петь, кричать, говорить.
– Вы пишете прозу или стихи? – спросил Володя своего нового знакомого.
– И то, и другое. Понемножку. И уже печатался в «Одесских новостях».
– Познакомьте меня с окружающими. Кто есть кто.
– Извольте. Пильского вы уже знаете, он наш мозговой центр. Вон та девушка – видите, с темными волосами, это Зоя Шилова, наша поэтесса. Еще – вон тот парень, видите, спорит, размахивает руками – это Эдуард Багрицкий, поэт. Конечно, это его псевдоним, но он предпочитает, чтобы все называли его именно так. Вон тот юркий, который все скачет, как чертик из коробки, и хлещет вино стаканами, – Юрий Олеша. Небритый блондин, который кричит про новый мир, – наш поэт Николай Ревеньков. Однажды он написал матерные частушки про нашего главного жандарма и напечатал их в «Народном листке», так его едва не упекли в каталажку. Рыжая девушка, которая все время курит, – Соня Фомина, она пытается писать любовные романы, но новыми словами. Выходит так, что над ней все смеются, но это ее не смущает, так как она печатает их исключительно за свой счет, у нее папа – банкир. Еще – Адалис, Гринберг, видите, вон там спорят. Эти все наш основной костяк. И каждый раз на среду приходят очень много новых людей – актеров, художников. Так что я не назову вам и половины из них. Впрочем, нет, одного назову – видите, вон тот красавец-брюнет средних лет с бородой и длинными волосами? Все девушки не сводят с него глаз! Это наш самый известный художник Евгений Грановский, наш городской портретист. Он не только известен, но и очень богат. Все купцы и знатные особы в городе так и норовят заказать у него свой портрет. Становятся к нему в очередь. Он мог бы сидеть сейчас в лучшем ресторане города и пить самое дорогое шампанское. А он любит богему, сидит у нас, с дешевым вином. Он вообще странный…
– Почему странный?
– Вы не поверите! Знаете, на ком он женился?
– И на ком же?
– На девице из веселого дома!
– В каком смысле? Вы хотите сказать, что…
– Ну да, он женился на проститутке и выкупил ее из публичного дома. Этакий ангел-народник, решил дать шанс павшей душе. Впрочем, его жена действительно очень красивая, я видел ее несколько раз. И с этой своей Матильдой он живет душа в душу, так что у наших девиц нет ни малейшего шанса.
– С Матильдой?
– Так называет себя его жена. Вы ведь слышали, что в веселых домах девицы, ну, в основном это необразованные, простые крестьянки, меняют себе имя? Никому не интересны Марфы, Параши, Гликерии. Вот и называют они себя по-заграничному – Матильда, Адель, Луиза… Так и эта его мадам – звалась Матильдой. А когда вышла за него замуж, не захотела возвращаться к своему деревенскому имени и быть Пашей или Лукерьей, и оставила имя Матильда. Теперь ее зовут Матильда Грановская, но весь город знает, кто она такая.
– Какая отвратительная история!
– Вы полагаете?
– Ну конечно! Как можно не только общаться с подобной женщиной, но и жениться на ней! Для меня все эти девицы из веселых домов то же самое, что бандитки, попрошайки, воровки, – нет ничего отвратительней! Для меня это не женщины, а какие-то бесполые существа второго сорта, не вызывающие ничего, кроме презрения, – воскликнул Володя.
– Это говорит за вас ваша полицейская служба, – улыбнулся Катаев.
– Нет. Я не так долго служу в полиции. Просто у меня есть свои собственные принципы и убеждения. И я никогда через них не переступлю.
