– За Привоз каждый день облавы. Наши ребята, местные, чьи родственники торгуют, сбились в отряд, ходют с дубинками и специально шмонают всех подозрительных типов. Делают парадок, шоб горло не простужать. Сегодня утром одного мужика чуть ли не до смерти побили…
– А за что же побили? – ахнула купчиха.
– Подошел к торговке тканями, поцеловал ей руку и говорит: «Ах, за какие у вас изумительные пальцы!» Та, понятное дело, за крик. Все ведь знают, что Людоед пальцы отрезает. Ребята за крик услыхали, прибежали и так этого мужика измолотили, что живого места на нем не оставили! Наверняка он агент из этого подразделения был. Искал очередную жертву. Щас! Взял разбег с Привоза!
– Господь нас убережет! – купчиха картинно закатила глаза. – Какие страшные дела творятся в городе! Но господина Аристида жаль страшно! Большой души был человек! Какой замечательный был человек!
Услышав произнесенное купчихой имя, Таня вздрогнула и так заметно переменилась в лице, что на это обратили внимание даже прачки. Она отошла от своей бадьи и приблизилась к купчихе, чтобы ничего не упустить из разговора. Причем было видно даже постороннему, что действует она как-то автоматически. Имя, произнесенное купчихой, всколыхнуло страшный рой жутких воспоминаний.
Перед глазами Тани заплясали огненные языки пламени, сметающие бревна портового склада своим огнедышащим вихрем. Затем – черный обугленный остов здания, обгоревшие балки стен, торчащие из черной земли, как гнилые зубы. И чудовищные слова работников порта, грузчиков, укладывавших на телегу тела обгоревших: «Если бы только этот жадный грек вторую дверь сделал, столько бы людей не обгорело, они бы вышли. А он пожадничал и не сделал запасной выход…» Эти слова потом преследовали Таню все время, нанося глубокую, незаживающую рану. Запасной выход мог спасти ее бабушку. Она успела бы выйти, если бы на складе был запасной выход.
Эти слова подтвердил и одинокий жандарм, который составлял протокол на руинах, на пепелище бывшего склада. Он сказал, что склад был построен с нарушением правил безопасности, чтобы подешевле, и что самое гиблое дело, если на таком вот запечатанном складе начинается пожар. Запасной выход не делают, чтобы не создавать вентиляцию для склада, потому что если его сделать, то ткани могут пострадать от осадков, к примеру, снега или дождевой воды. Чтобы такого не происходило, дополнительно делают специальную вентиляцию с вытяжкой, которая вытягивает влажность. Но так строить дорого. А потому местные купцы предпочитают строить обычный, герметично запечатанный барак, из которого просто невозможно выйти в случае пожара. Впрочем, это никого не волнует. Даже учитывая частоту пожаров, которые, по статистике, особенно распространяются в холодное время года, когда в таких вот бараках без всяких мер безопасности зажигают печки для обогрева.
Позже, когда бабушка уже лежала в больнице, Таня пошла в контору купца, которому принадлежал злополучный склад. Она прихватила с собой жен нескольких погибших в огне рабочих, которые в ту ночь грузили ткани. Сделать так посоветовал Тане тот самый жандарм, что составлял протокол:
– Сходи в контору. Может, купец выделит вам хоть какую-то компенсацию, если у него есть сострадания. Все-таки по закону совести он должен дать денег хотя бы на лечение твоей бабушки. Но не исключено, что у него совершенно нет совести. Ну тогда он ничего вам не заплатит и прогонит вон, – говорил добросердечный жандарм. – Но попробовать стоит. Всё равно вы ничего не теряете. Прогонит – уйдете, и всего делов.
Находясь в приемной, рядом с роскошным кабинетом купца (в святая святых их все-таки допустили), Таня и жены погибших рабочих слышали доносящийся из-за дверей истерический голос купца, даже не удосужившегося сбавить громкость тона, хотя он знал о находящейся в приемной делегации:
– Что?! Какая компенсация?! Да гоните их всех в шею, вон!!! У меня склад сгорел, столько драгоценного товара потеряно, а я еще буду этой черни что-то выплачивать?! Вон! Гоните их в шею! Всех вон!!!
И тогда Таня не выдержала. Бывали моменты, когда она совершала такие отчаянные, безудержные поступки, сама не понимая, как это произошло. И в этот раз Таня решительно открыла дверь кабинета и шагнула вперед. Толстый грек, изо всех сил разорявшийся на приказчика, стоявшего перед ним с опущенной головой, даже не успел к ней повернуться.
– Ты подавишься своими деньгами, поганая сволочь! – крикнула она. – И за эти слова тебя ждет больше бед и страданий, чем принес нам огонь! Будь ты проклят! Ты слышишь, проклятый боров! Будь ты проклят!
Толстый грек еще больше раскраснелся, стал как вареный рак и взметнул кулаки над головой:
– Что?! Как?! Да я полицию!.. Да я тебя жандармам!.. Сгною в каталажке, воровка проклятая!.. Как ты смела сюда войти!..
– Это ты вор, – уже спокойнее сказала Таня. – И будешь наказан за это.
Затем она развернулась и быстро ушла из конторы купца. Ее никто не удерживал. Но еще долго после этого в страшных снах Таня переживала мучительную унизительность этой сцены.
И вот теперь купчиха произнесла это имя – страшное имя, разбередившее в душе Тани незаживающую рану.
– Кого убил Людоед? – переспросила Таня.
– Убили купца Аристида Сарзаки, торговца тканями. Мануфактура Сарзаки, слышала? Зверски, чудовищно убил этот зверь, Людоед!
– Слава Богу! – Таня подняла глаза к небу. – Все-таки есть на свете справедливость!
Тут купчиха просто онемела, не говоря уже о прачках и торговке с Привоза. Она так удивилась, что даже снизошла к вопросу.
– Ты с ума сошла? Чего это ты так говоришь?
– А того, что купец Сарзаки преступник и вор! Из-за него погибли люди! – выкрикнула Таня. – И я рада, что этот негодяй получил по заслугам!..
– Ты… ты… да как ты смеешь говорить такое об уважаемом человеке?! – У купчихи просто слов не хватило. – Замолчи свой рот…
– Мадам, унизьте ваш хипиш! – хмыкнула Таня. – Да никакой он не уважаемый! Аристид Сарзаки был негодяем, вором и убийцей! Я рада, что Бог покарал его, хотя бы руками Людоеда!..
– Ты сумасшедшая, – внезапно тихо сказала купчиха, с интересом посмотрев на Таню. – Ты сумасшедшая, и я всегда это подозревала. За дурною головой ноги через рот пропадают. Наматываешь язык на мои нервы. В общем, так: с тобой просто опасно иметь дело! Убирайся! Ты уволена. И больше не появляйся здесь никогда, – купчиха даже рукой хлопнула по перилу.
Таня подошла к бадье, вытащила оттуда тяжелый, намокший мешок и, вернувшись к крыльцу, с силой запустила его в купчиху. Мешок попал ей в толстый живот, обдав фонтаном брызг.
– Подавись ты!.. – с удовольствием смакуя такие знакомые, но не произносимые ею слова Молдаванки, сказала Таня. – Подавись ты за свою стирку! Пошла!.. Стирай сама.
– Полиция! – придя в себя, истерически заорала купчиха. – Полиция!!! Помогите! Убивают! Караул!..
Плюнув на крыльцо купчихи, Таня быстро пошла прочь, провожаемая застывшими взглядами всех тех, кто остался во дворе. И только быстро пройдя несколько кварталов и заметно остыв, она вдруг с какой-то ясной, пугающей четкостью осознала, что лишилась единственной работы, которую смогла найти, единственного источника существования… И что в старом матерчатом кошельке, оставшемся в ее комнате, вся наличность составляет только 10 копеек, а из еды – на столе краюха засохшего черного хлеба, а в углу комнаты – полведра полусгнившей картошки, купленной за гроши… В их доме давным-давно не было ни масла, ни белого хлеба, ни молока, ни яиц, ни хорошей крупы, и никакой приправы, кроме щепотки каменной соли, которая совсем не растворялась в жесткой известковой воде…
