– А я считаю, что настоящий писатель обязательно должен побывать на войне, – говорил его знакомый Катаев, занимая место в центре возле стола, – война позволяет на все взглянуть другими глазами. Литература без войны немыслима. И если начнется серьезная заварушка, я обязательно поеду на фронт.
– Войну надо было давно прекращать! Посмотрите только, к чему это все привело! – грохнул кулаком по столу какой-то лысый толстяк, но его тут же оттерли в сторону, а под потолком загудел Ревеньков о разрушении старого мира, ему вторил хор прочих голосов.
– Володя! – обрадовался Катаев, протягивая ему руку. – Неужели в эти дни вы ничего не пишете о войне? Быть того не может! Ни за что не поверю.
– Ненавижу войну, – вырвалось у Володи, и так получилось, что эти слова вдруг попали в паузу и прозвучали в полной тишине.
– Вы это несерьезно, – усмехнулся Катаев, – как же вы собираетесь стать писателем?
– Писатель пишет о жизни, а война – это смерть. На войне писатели не нужны, – отрезал Володя, – тем более такие, которые призывают к войне.
Все заговорили одновременно, и какой-то жгучий брюнет подступил к Володе с кулаками:
– А как же патриотизм нашего оружия? Как же государь император? Как же долг отечеству и жизнь за царя?
– Да пошел он куда подальше, ваш император и царь! – вдруг выкрикнул Володя. – Нет никакого отечества, нет никакого долга! Есть кучка предавших всех крыс, которые бегут с тонущего корабля! Разве вы до сих пор ничего еще не поняли? Этими громогласными ненужными лозунгами нас бросили сюда на смерть! Не будет никакого нового мира! И старого больше не будет! Да прозрейте же наконец! Никакой доблести, только голод и боль. Будут уничтожены наши дома, а воспоминания детства сотрут с лица земли! Все будет перемолото адскими жерновами машины, для которой не существует вашего нового мира, вашей литературы да и вас – жалких кротов, копошащихся в земле. О какой войне вы говорите? Это будет не война, а сплошное убийство. И если вы думаете, что за ваши сопливые лозунги вас кто-то пощадит, то вы напрасно так думаете – вас никто не пощадит!..
Все начали кричать одновременно, обвиняя Володю во всех смертных грехах. «Красный! Анархист! Царский шпион! Сектант!» – своей речью, построенной довольно бессвязно, Володя почему-то успел насолить всем присутствующим. И они не могли простить ему того, что Володя высказал вслух то, о чем поневоле, не признаваясь себе, думал каждый из присутствующих.
Рядом с Володей возник Пильский, покровительственно потрепал его по плечу:
– Не обращайте на них внимания! Поорут и перейдут на другую тему. Тем более, знаете пословицу? Кому война, а кому мать родна.
– Я слышал, – устало вздохнул Володя.
– Печально, что на фоне всех этих событий мы больше не говорим о литературе. А знаете почему? На самом деле каждый из нас боится крушения старого мира и думает, как выжить в новом.
– Я не хочу выживать.
– Вам придется. Катаев, например, делает ставку на военную карьеру. Он довольно предприимчивый молодой человек, помяните мое слово – далеко пойдет! Победят красные – он пойдет в Красную армию и будет восхвалять красную власть. Победят белые – он пойдет в императорскую армию и будет петь хвалу царю и отечеству. А видите, вон сидит тихий такой молодой человек? Это Николай Корнейчуков. Так он уже сейчас сотрудничает и с белыми, и с красными газетами, чтобы успеть заранее подготовить свое будущее. Тоже, как и Катаев, далеко пойдет. А вам не надо принимать все это так близко к сердцу. Лучше живите своей собственной жизнью. Что вам до той войны?
– Как раз есть что, – мрачно сказал Володя, вспомнив, что именно солдаты-дезертиры разгромили его родной дом. Пильский словно прочитал его мысли.
– Что бы ни произошло, вы этого уже не исправите. Придется только принять и жить так, как будто прошлого у вас нет.
Но Володя не хотел так думать. И когда Пильский отошел, оставив его в одиночестве, он думал о своем новом прошлом – о глазах девушки по имени Таня, от которых он не мог отвести взгляд. Эти глаза разворотили всю его душу, но, несмотря на причиненный ущерб, сделали его настолько счастливым, что с этим Володя готов был перенести все, что угодно, – даже разговоры о войне.
– Не печальтесь. Я слышал всё, что вы говорили, – рядом с ним вдруг появился художник Грановский, которого Володя не разглядел в этой толпе, – вы говорили достаточно правильно. Многие думают о несостоятельности власти, но не решаются сказать.
– Что толку, – усмехнулся Володя, – теперь они думают, что я красный. А я ненавижу красных так же, как и белых. Вообще все цвета. Всё это цветовое разделение выдумали идиоты. В нем нет никакого смысла. Как и в этих вечерах здесь.
Грановский промолчал. Тут только Володя увидел, что художник выглядит осунувшимся и бледным, и у него очень усталый вид.
– Как ваши дела? – спросил Володя. – У вас всё хорошо?
– Честно говоря, не совсем. Матильда болела, и болела серьезно. Долгое время диагноз не мог определить ни один врач. Но наконец попался хороший специалист. Выписал ей специальную микстуру. Слава Богу, что в аптеке Гаевского ее делают. Ее надо покупать каждые два дня. Так и мотаюсь теперь – дом, мастерская, заказчики, аптека Гаевского. Хорошо хоть, Матильда идет на поправку. А то я тут с ума схожу.
– Ей лучше?
– Да, слава Богу.
– Я могу как-нибудь зайти к вам, навестить?
– Мы будем только рады. В последнее время у меня столько работы, что у нас почти не бывает гостей. А что слышно в вашем полицейском ведомстве? Поймали наконец Людоеда?
– К сожалению, нет.
– Понимаю. Вам сейчас не до этого. Город сходит с ума. Признаюсь вам по правде, как другу: и меня лихорадит. Всё думаю: а может, взять Матильду, да уехать отсюда? Но потом останавливаюсь – а вдруг это не выход? Вдруг ничего страшного не произойдет? А потом – снова думаю об отъезде. А вы что думаете?
– Не знаю. Город действительно сходит с ума. Каждый день у нас столько убийств и ограблений, что поимка Людоеда уже теряет свою остроту. Конечно, его надо поймать. Но никто из нас не знает, что будет дальше. Может быть всё, что угодно.
– Как это вы верно сказали – может быть всё, что угодно! – Грановский поднялся с места. – Что ж, мне пора. Боюсь надолго оставлять Матильду одну. Заезжайте к нам в любое время.
И, пожав руку Володе, он быстро исчез из комнаты на Ришельевской. Володя снова прислушался к голосам. Война, политика, безвластие, война, война. И каждый, не обращая внимания на собеседника, упорно говорил о своем.
Володя тихонько встал с дивана, в углу которого провел последний час, и незаметно вышел из комнаты. Его никто не останавливал.
Холодный ночной воздух взбодрил его мысли. Всю дорогу до дома он беспрерывно думал о Тане. Именно такую девушку Володя искал всю свою жизнь. Это была девушка его мечты, любовь с первого взгляда, уникальный подарок богов, даровавших бессмертие любви его душе! Млея от счастья, он летел как на крыльях, и путь ему освещало лицо Тани – сияющее перед ним в темноте.
