Командир конного отряда жандармов не смотрел на эти мелочи. Все это было настолько обыденно, повторялось так часто, почти каждый день, что он вообще не видел ни чистильщика обуви, ни студентов, ни редких прохожих, быстро шагающих по улице. Ожидая чего-то, он всматривался вдаль.
А вскоре на Дерибасовской показалось то, чего он так ждал, – экипаж, запряженный парой вороных лошадей, который по обеим сторонам сопровождали два гарцующих жандарма. В экипаже ехал на службу начальник полиции, главный полицмейстер Одессы полковник Бочаров. Конные жандармы ждали его экипаж на углу Екатерининской, чтобы потом сопровождать дальше, на Ланжероновскую.
Увидев экипаж, командир отряда дал сигнал своим людям ехать навстречу. И жандармы медленно двинулись с места, придерживая фыркающих лошадей.
Дальше все произошло молниеносно и так четко, что жандармы оказались совершенно не готовы к такому развитию событий. Чистильщик обуви открыл крышку ящика. Один из студентов быстро вынул из ящика круглый предмет, передал второму. Второй бросился вперед.
Поравнявшись с экипажем Бочарова, он швырнул предмет внутрь экипажа. Взрыв был страшным. Из окон ближайших домов вылетели стекла. Вопли людей смешались с предсмертным хрипом лошадей, которые бились в жуткой агонии на булыжниках мостовой. Раненые жандармы захлебывались кровью. Из искореженного, горящего экипажа валил дым. Шум, крики – все смешалось. Жандармы открыли стрельбу.
Двое студентов и чистильщик обуви, оказавшийся молодым, здоровым парнем, бросились в ближайшую подворотню и скрылись в лабиринте дворов. Эти дворы были такими запутанными и узкими, что в них нельзя было проехать на лошади. Прежде чем отправиться в погоню, жандармы вынуждены были спешиться, и тем потеряли драгоценное время. Организаторам теракта удалось ускользнуть. Вдогонку жандармы открыли стрельбу, насквозь простреливая дворы. Им аккомпанировали людские крики.
Стеклянная витрина ювелирного магазина была разбита вдребезги, и приказчик лежал с пулей в груди, став случайной, никому не нужной жертвой этого страшного теракта. Экипаж догорал. Кровь растеклась по булыжникам мостовой. Вокруг взорванного экипажа стала собираться толпа. Бочаров был мертв – разорван самодельной бомбой на куски. Вместе с ним погибли четверо жандармов.
Когда Володя и Полипин приехали в полицейский участок, все вокруг кипело, как растревоженный улей. Все только и обсуждали подробности того, что произошло этим утром на Дерибасовской. Одни считали, что теракт – дело рук красных, вторые были твердо уверены, что это анархисты, а третьи подозревали в организации теракта уголовников из криминального мира, считая, что к взрыву могла быть причастна банда Японца, который в последнее время не ладил с Бочаровым.
Впрочем, сторонники бандитского следа были самыми малочисленными. Дело в том, что теракт был организован блестяще, все было рассчитано точно, как часы. Знали время, маршрут, по которому Бочаров всегда ездил на работу, рассчитали момент, когда к экипажу не успели присоединиться жандармы из другого отряда. Исполнители находились каждый на своем месте, действовали синхронно и так же организованно и быстро сумели уйти от жандармов.
Здесь чувствовалась явно политическая организация, потому что бандиты никогда не были так четко организованы, несмотря на все старания Японца. Они действовали большей частью импульсивно, хаотично, а не настолько продуманно. А тут было рассчитано все, даже нужная доза взрывчатки, превратившей в кровавое месиво начальника полиции и сопровождающих его людей.
К полудню стало известно, что ответственность за взрыв взяла на себя анархистская организация «Черные дьяволы». А на место Бочарова почти сразу же был назначен его заместитель, подполковник Гиршфельд. Он собрал своих подчиненных в большом кабинете Бочарова, из которого еще не успели вынести личные вещи убитого. И первым распоряжением нового начальника полиции было перевести убийцу Людоеда из камеры в следственном управлении в Тюремный замок на Люстдорфской дороге, в одиночку, где в полной изоляции он должен был дожидаться решения суда. А Полипину и Володе Сосновскому было приказано готовить все документы по делу Людоеда в суд, который должен был состояться через две недели. Гиршфельд рассуждал так же, как Бочаров:
– Чем скорее Людоеда повесят, тем лучше. И в городе станет намного спокойнее.
Вторым распоряжением новый начальник полиции вызвал из воинской части отряд солдат и отправил карательную облаву на Молдаванку. Отряд возглавил один из его верных подчиненных. Было велено хватать всех без разбору, а солдатам разрешено открывать огонь на поражение.
– Чем больше перестреляем этой сволочи, тем лучше.
Молдаванка надолго запомнила тот страшный кровавый день самого конца декабря. Солдаты и жандармы забегали в лабиринты дворов, открывая беспорядочную стрельбу по переплетениям построенных одна над другой лачуг, которые часто были из простой фанеры. Жалкие стены убогих жилищ были изрешечены пулями насквозь. Пули не щадили никого – ни женщин, ни детей, ни толстых котов.
Звуки стрельбы, крики и проклятия, стоны раненых, хрипы умирающих витали над Молдаванкой. А по грязным переулкам, смешиваясь с землей, текла человеческая кровь.
Жандармы и солдаты хватали всех, кто попадался на их пути, не делая исключения ни для кого. По тем же, кто пытался убежать, открывали в спину огонь. Жители прятались в погреба и подвалы, забирая с собою детей, но солдаты находили их и там.
Двор Еврейской больницы был переполнен ранеными. Дети, женщины, старики лежали прямо на земле, и весь персонал больницы сбился с ног, оказывая им помощь. Доктор Петровский двое суток не спал и не ел ничего, лишь пил воду, стараясь в первую очередь оперировать раненых детей. Но многие маленькие пациенты, так и не дождавшись помощи, умирали во дворе, на земле.
Стон и крик стоял над расстрелянной Молдаванкой. Все камеры следственного управления, всех полицейских участков и Тюремного замка на Люстдорфской дороге были переполнены. Теснота была такая, что в одной камере тюрьмы могло находиться до ста человек. Люди не могли ни сесть, ни лечь, они стояли сутками, тесно прижавшись друг к другу.
В кабинете, не скрывая слез, плакал Полипин, который ездил с отрядом солдат и видел страшный погром, устроенный на Молдаванке. Напрасно Володя ссылался на приказ из Петербурга, которым руководствовался Гиршфельд, устраивая резню, – приказ о зачистке Одессы от бандитского элемента путем военного террора.
– Никогда, никогда такого не было за Одессу! – плакал Полипин. – Они стреляли в женщин, в детей… Женщину с маленьким ребенком застрелили в спину… ну какие дети бандиты… будь эти прокляты… прокляты… за них теперь город будет залит кровью… никогда в Одессе не было такой жестокости… Никогда, даже в самое жуткое время… мы ведь жили мирно даже с бандитами, а теперь… теперь…
Напрасно Володя пытался отпаивать его водой. Полипин плакал, и Володя не мог переносить его слезы.
– Всё, это война, – говорил Полипин, – Молдаванка теперь точно пойдет войной. Теперь вооружатся даже те, кто не брал в руки оружие. Они вооружатся и пойдут на нас. Если раньше с жандармами договаривались, то теперь будут убивать. И правильно будут делать. Кто их осудит?
