– Рериха? Не знаем, Заил. Но много слышали. Так что тебе сказал твой «Рерих»?
– Николай принёс письмо от Раджи. Вечером к ним в Съянгбоче приехали незнакомцы, а сегодня рано утром искали новых лошадей. И Раджа спрашивал, нет ли у меня взаймы несколько штук. Я и подумал, уж не те ли это люди, о которых вы говорили вчера вечером.
– Какие люди? – спросил Виктор, делая вид, что не понимает.
– Которые преследуют вас, – не смущаясь, ответил Заил.
Стало ясно, что группа преследователей остановилась в Съянгбоче, в семи часах перехода отсюда, и что пора уходить. Возможно, они идут в Гилинг пешком. Путешественники попрощались с гостеприимным индусом и немедленно продолжили свой путь, купив на выезде из деревни козу.
– Зачем тебе коза, Цамба? – поинтересовался Виктор.
– А есть мы что будем?
– А ты умеешь готовить козу? – Виктор удивлённо смотрел на проводника, который ничем не напоминал повара.
Цамба улыбнулся Виктору как-то по-домашнему.
– Пальцики аближыш, – ответил он на ломаном русском.
Когда спустя четыре часа, уже на половине пути в Царанг, Цамба, извинившись перед козой, убил её и вырезал вместе со шкурой и шерстью грудину размером сорок на сорок сантиметров, Лавров понял, что его проводник родился поваром – только, наверное, не в этой жизни. Такой кулинарии украинцу совсем не хотелось. Цамба насадил то, что осталось от козы, на две деревянные палочки и зажарил на углях. В конце кулинарного процесса опалённую шкуру Цамба очистил, а мясо подал Виктору на пробу, облизывая пальцы и причмокивая.
– Спасибо, друг, – ответил Виктор. И ему пришлось отведать этой неприглядной стряпни, преодолевая приступы тошноты от специфического запаха козлятины.
Перетерпев такой обед, Виктор почувствовал себя Беаром Гриллсом и Николаем Рерихом в одном лице. «Рерих потому, что уважаю шерпов, а Гриллс потому, что из-за этого жру всякую гадость», – думал журналист.
Ночь в горах прошла беспокойно. Сначала Виктор никак не мог уснуть. Может быть, из-за того, что в прошлый раз проспал одиннадцать часов? И хоть старая поговорка утверждает, что нельзя выспаться впрок, сна не было ни в одном глазу. Под боком храпел Цамба. Надо сказать, что это получалось у него творчески, с переливами, и даже лошади, стоящие неподалёку, иногда в ужасе приседали от его храпа. Это забавляло Виктора: «Тётя Циля так предавалась Морфею, шо совсем не напоминала фею. И когда ложилась спать, соседи вспоминали мать…» – рифмовал журналист про себя. Но тут театр одного актёра закончился: Цамба, пробурчав во сне что-то наподобие слова «телепатия», перевернулся на другой бок, и его ужасающий храп прекратился. «Надо же. Телепатия. Запомнил разговор с Заилом. Ну, пусть хоть через сон постигает науку», – посмеялся про себя Виктор. Ему всё не спалось. Украинец опять вспомнил Одессу, Сергея Крыжановского, а затем и всё то, что происходило с ним в последние две недели.
«…Прия. Как она там? Хорошо, что увёл от неё беду, она и так натерпелась. Шутка ли, потерять дом, где выросла, где жили отец, мать, дед… Свой уютный уголок… Моим-то девчонкам проще. Папа, как всегда, в командировке. Приеду – полетим в европейский Диснейленд. А вот Прие… Что дальше?»
Виктор начинал засыпать, но вдруг услышал какой-то странный звук, будто где-то неправильно работает мотор. Звук прерывался. Снова «мотор», и снова тишина. Лёгкий, почти беззвучный шорох… Затем опять… и опять. Что это? Виктора осенило, и от этой догадки засосало под ложечкой. За ними охотились… Это был снежный барс. Журналист посмотрел вверх… Прямо над ними просматривался силуэт большой кошки невероятной красоты и грации. Она сидела, собравшись для прыжка, и зорко наблюдая за уснувшей, как ей казалось, экспедицией. Были отчётливо видны суставы передних лап, выделяющиеся над спиной. «Точно наша Мурка воробья увидела. Только эта мурка раз в тридцать больше. И воробьи – это мы… Во попали!» – с ужасом думал журналист.
Ветер дул куда-то в сторону, поэтому стоящие неподалеку кони не учуяли запаха крупного хищника. Виктор прикинул высоту. «Метров пять. Для барса спрыгнуть вниз – что мне сойти с табуретки. Лошади оборвут привязь и убегут. Хорошо, если не соскочат в обрыв. Цамба проснётся и поможет, если что…» Путешественник спокойно, без резких движений просунул руку за спину и нащупал заткнутую за пояс рукоять гвинейского тесака. Он явственно представил, как сейчас эта «стальная пружина» кошачьей гибкости, ловкости и силы разогнётся и ринется на него. Виктор успеет выставить нож, он пробьёт шкуру и рёбра хищника, достав до сердца. Но царь этих гор, снежный барс, обладающий железной мощью, в агонии ещё будет кататься с Виктором в борьбе не на жизнь, а на смерть. И ещё неизвестно, успеет ли шерп помочь Лаврову… Виктор почувствовал, как по его спине катятся струйки холодного пота. Они неприятно щекочут поясницу, и так хочется вытереться, но двинуться – значит спровоцировать нападение хищника.
Ожидание продолжалось долго и мучительно. Голова журналиста прокручивала варианты спасения. Он вспомнил Грузию, путешествие с чабанами на Кавказе и одну горную саклю. Овцы, целые отары овец. Старый горец Валико учил ещё совсем молодого украинского журналиста отпугивать волков криком их злейшего врага – горного орла. «Может, попробовать? А вдруг поможет?» – вышел из воспоминаний Виктор. Не спуская глаз с хищного изваяния наверху, Виктор напряг альвеолы и издал тонкий протяжный орлиный крик. Барс не двигался. Виктор повторил, затем ещё и ещё. «Хватает же терпения у зверя», – удивлялся журналист. Может быть, не хватало силы звука, если он даже не разбудил Цамбу? Но громче Виктор не мог. Он с досадой понял, что всё-таки придётся сражаться.
Что-то странное было во всём этом. Дикая кошка сидела на скале, наблюдая уже минут тридцать и… дыхание зверя затихло. Вдруг это дыхание, похожее на слабый мотор, опять возвратилось и перешло… в храп Цамбы, лежащего спиной к украинцу.
«Ах ты ж, твою дивизию! – возмутился Виктор молча. – Барс снежный! А там тогда кто?». Виктор осветил фонарем силуэт на скале. Это была простая глыба гранита. Темнота сделала своё дело, и то, что было нужно, журналист дорисовал в своём воображении.
Цамба продолжал свой неистовый храп. Виктор почувствовал, что нервное напряжение, а потом неожиданное расслабление открыли для него путь ко сну. Он всё ещё лежал и возмущался: «Что ж тебе аденоиды никто не удалил, шерпушка. Так Лаврова перепугал. Барс, барс… Барсик, киска…» Засыпая, Лавров встретил начало рассвета.
Уже вторую ночь группа Отто Рана ночевала на одном и том же месте и не могла выдвинуться из «этого проклятого Съянгбоче». Чартхи и ещё пара бутанцев долго искали свежих лошадей, которых не было в округе на пятьдесят миль. Старик злился и говорил, что платит деньги этому сброду только потому, что душа у него добрая и сердце нежное, а так бы давно всех разогнал. Чартхи косо поглядывал на Дирка, который принял командование у своего наставника и вёл себя жестко и по-армейски. Бутанцы к такому отношению не привыкли. Тем более, что платил им не Дирк, а Отто. Они отказывались подчиняться Ягеру, но после парочки штрафов, наложенных старым фашистом, поуспокоились и стали выполнять то, что им говорит молодой управляющий. При этом Дирк не стеснялся в выражениях, не соблюдая никаких правил этикета и громко ругаясь на своём не очень хорошем английском, но бутанцы всё прекрасно понимали. Чартхи был взбешён тем, что права лидера в группе перехватил неизвестный европеец, но не подавал виду. Кодекс бойца не позволял ему выходить из себя. Бывший монах, изгнанный из одного тибетского монастыря за противоречия с наставником, всё-таки остался воином с высокой самодисциплиной, усердием и трудолюбием.
