К единству призывал не только Запад. Как только сел представитель Соединенных Штатов, слово взял представитель Советского Союза Гроуловский.
– Настало время не говорить, а драться! – сказал он. – Но если бы мне пришлось говорить, то я опроверг бы два момента в только что прозвучавшей речи. Астрономия – русская наука. Иногда ее изучают и в других странах, но советская эрудиция показала всю недостаточность и подражательность теорий этих ученых. Примером служат слова о каналах на мерзкой планете, которую я брезгую называть. Великий астроном Лукупский убедительно доказал, что каналы вырыли частные предприятия и что их развитие было спровоцировано конкуренцией. Но сейчас не время об этом размышлять. Сейчас время действовать. Когда нападение будет отражено, выяснится, что мир объединился и что в разгаре борьбы тоталитаризм волей-неволей распространился на весь мир.
Возникли опасения, что вновь обретенное единство великих держав может не выдержать напряженных споров. Индия, Парагвай и Исландия постарались остудить страсти, а примирительные слова Республики Андорра позволили делегатам разойтись с ощущением гармонии, порожденной незнанием чувств друг друга. Прежде чем распуститься, Ассамблея провозгласила мир во всем мире и единение вооруженных сил по всей планете. Была высказана надежда, что главный удар марсиан будет нанесен уже после объединения армий. А пока, несмотря на все приготовления, на гармонию, на видимость уверенности, все сердца наполнились страхом; спокойны были только члены синдиката и их подручные.
IV
Однако и в обстановке всеобщей паники оставались люди, полные сомнений, но помалкивавшие из осторожности. Члены правительств знали, что сами они никогда не видели марсианских чудовищ, их секретари тоже это знали, но разгул страха вынуждал их держать свои сомнения при себе, ведь признание в скепсисе вело к потере власти, а то и к суду Линча. Деловые конкуренты сэра Теофила, сэра Бульбаса и сэра Публиуса, естественно, завидовали их колоссальному успеху и стремились найти способ их низвержения. Газета «Дейли фандер» была прежде почти такой же влиятельной, как «Дейли лайтнинг», но в разгар кампании первую было почти не слышно. Ее издатель скрежетал зубами, но, будучи человеком осторожным, тянул время, зная, что, пойдя против всеобщей истерии, ничего не заработаешь. Ученые, никогда не любившие Пендрейка Маркла и не привыкшие ему доверять, не могли не возмущаться, когда его провозгласили величайшим ученым всех времен. Многие из них разобрали инфраредиоскоп на винтики и поняли, что это подделка, но, опасаясь за свою шкуру, сочли за благо прикусить языки.
Тем не менее среди них нашелся юнец, невосприимчивый к гласу благоразумия. Звали его Томас Шовелпенни, и многие в Англии относились к нему с подозрением, поскольку его дедом был немец Шиммельпфенниг, поменявший фамилию в Первую мировую войну. Томас был спокойным студентом, совершенно чуждым великих дел, невеждой в политике и в экономике и разбирался только в физике. Бедность не позволяла ему обзавестись инфраредиоскопом, поэтому самостоятельно он не мог убедиться в том, что прибор – подделка. Люди, сделавшие это открытие, держали язык за зубами и не позволяли себе откровенности даже в подпитии. Но Томас Шовелпенни не мог не обратить внимания на странности в показаниях аппаратуры, и эти странности навели его на сугубо научные сомнения, как ни недоумевала эта невинная душа относительно цели, которую преследуют изобретатели подобных мифов.
Скромник и человек примерного поведения, он имел друга, которого ценил за проницательность, хоть и осуждал за привычки, которые в своей благонамеренности никак не мог одобрить. Друг этот, носивший имя Верити Хогг-Покус, был вечно пьян и не вылезал из пабов. Считалось, что он должен где-то ночевать, но он никому не позволял узнать правду, состоявшую в том, что он снимал комнату, где помещалась одна кровать, в самых отвратительных лондонских трущобах. Обладатель яркого журналистского таланта, он, сталкиваясь с безденежьем, на время неохотно трезвел и писал такие острые, такие кусачие статьи, что органы печати, гонявшиеся за подобными материалами, не могли не принять их к публикации. Более приличные газеты были для него, конечно, закрыты, ибо их не устраивала его откровенность. Он разбирался во всех политических хитросплетениях, но не знал, как извлечь из этого прибыль. Он перебрал множество рабочих мест, но отовсюду изгонялся, потому что не скрывал от начальства свои находки – сор, который кто-то тщательно заметал под ковер. От неосторожности или по причине остатков нравственности он ни разу ничего не заработал, шантажируя тех, о ком узнавал компрометирующие сведения. Вместо этого он в подпитии сообщал их случайным знакомым в непритязательных барах.
Делясь с ним своим недоумением, Шовелпенни сказал:
– Похоже, что вся эта история высосана из пальца, но мне непонятно, как это работает и какой цели служит. Возможно, ты, так хорошо разбирающийся в чужих секретах, поможешь мне понять, что происходит.
Хогг-Покус, цинично наблюдавший за ростом всеобщей истерии и состояния сэра Теофила, был рад и польщен.
– Ты, – ответил он, – именно тот, кто мне нужен. У меня нет сомнений, что нам морочат голову, только не забывай, что говорить об этом опасно. Возможно, вместе – ты со своим знанием науки и я со своим знанием политики – мы сумеем проникнуть в тайну. Но поскольку говорить опасно, а я, выпив, становлюсь говорлив, тебе придется запереть меня у себя дома и снабдить достаточным количеством выпивки, чтобы я не взбунтовался во временном заключении.
Шовелпенни понравилось это предложение, но он был ограничен в средствах и не знал, как обеспечить Хогг-Покуса спиртным на продолжительное время. Тот, впрочем, не всегда обретавшийся на самом дне, в детстве был знаком с леди Миллисентой и теперь сочинил пламенную статью о ее достоинствах и прелестях в десятилетнем возрасте, которую продал в модный журнал за немалые деньги. Их вместе с учительским заработком Шовелпенини должно было при должном тщании и экономии хватить на спиртное на протяжении длительного периода.
Хогг-Покус приступил к систематическому расследованию. Было очевидно, что кампанию начала «Дейли лайтнинг». Зная толк в сплетнях, он не сомневался в тесной связи между этой газетой и сэром Теофилом. Всем было известно, что первой марсианина узрела леди Миллисента и что в научной составляющей всей этой истории был замешан Маркл. В неутомимом мозгу Хогг-Покуса стала складываться первая версия событий, но что-то более определенное было возможно только в том случае, если удастся разговорить осведомленных людей. Хогг-Покус надоумил Шовелпенни напроситься на разговор к леди Миллисенте, стоявшей у истоков первого фото марсианина и явно замешанной во всей афере. Шовелпенни с недоверием отнесся к циничным гипотезам, которыми фонтанировал его друг, но ум ученого подсказал ему правильное начало расследования – предложенную Хогг-Покусом беседу с леди Миллисентой. Он написал ей почтительное письмо, в котором сообщил, что должен увидеться с ней по важному делу. К его удивлению, она согласилась и назначила ему время. Он привел в порядок свою одежду и причесался, желая выглядеть приличнее обычного, после чего отправился на решающую встречу.
