А вот как развивались его мысли дальше: «Рано или поздно обман будет разоблачен. Если разоблачители будут исходить не из любви к истине, как я, значит, они окажутся попросту соперниками сэра Теофила, преследующими не менее зловещие цели. Как они используют свое открытие? Только для разжигания отвращения к всеобщей гармонии на Земле, проистекающей из вранья сэра Теофила. Раз заговор все равно ждет разоблачение, то не лучше ли, чтобы это произошло во имя благородного идеала правды, а не вследствие низменного соперничества и испепеляющей зависти? С другой стороны, кто я такой, чтобы судить? Я не Бог, будущее от меня скрыто. Вокруг тьма, куда бы я ни взглянул, на меня взирает ужас. Не знаю, кого поддержать – злодеев ради благой цели или хороших людей, чьими благими намерениями вымощен путь в ад. Вот с какой кошмарной дилеммой довелось мне столкнуться! Для меня это противоречие неразрешимо».
Сутки просидел он в кресле неподвижно, без еды и питья, разрываясь между взаимоисключающими доводами. И вот назначенный срок истек, наступило время нового свидания с леди Миллисентой. Он с трудом поднялся, глубоко вздохнул и тяжело поплелся к ней в особняк.
Он застал леди Миллисенту в таких же расстроенных чувствах, тоже в ужасе от неразрешимых противоречий. Но в ее мыслях судьбы мира уступали по важности мужу и новой любви – Томасу. Размышлять о политике она не привыкла. Ее мир состоял из людей, чья деятельность приводила к последствиям, превышавшим ее разумение; понять их она даже не пыталась. Зато ей были понятны страсти мужчин и женщин, составлявших ее частный мирок. Истекшие сутки она посвятила размышлениям о достойном восхищения бескорыстии Томаса и бесполезному сожалению, что ей не повезло повстречать такого человека еще до того, как сэр Теофил превратил ее в пленницу своих замыслов. Но было одно занятие, скрасившее ей скуку. Она написала по памяти маленький портрет Томаса и поместила миниатюру в медальон, где в былые времена хранилось изображение ее мужа. Повесив медальон на цепочке себе на шею, она развлекалась тем, что время от времени любовалась лицом человека, которого мечтала назвать своим возлюбленным.
Наконец он вернулся, но поступь его была тяжелой, глаза потухли, голос утратил звонкость. Медленно и удрученно он взял ее руку, а свободной рукой достал из кармана таблетку, которую поспешил проглотить.
– Миллисента, – заговорил он, – я только что принял таблетку, чтобы через несколько минут перестать дышать. Выбор, с которым я столкнулся, оказался слишком трудным. В юности у меня были большие надежды. Я думал, что смогу посвятить жизнь двум богиням-сестрам – правде и человечности. Увы, эти мечты не осуществились. Сослужить службу правде и погубить человечество – или выбрать человечество и повергнуть в прах правду? Что за чудовищный выбор! Разве он оставляет мне шанс выжить? Разве смогу я дышать под солнцем, либо взирающим на бесчисленные трупы, либо заслоненным тучами лжи? Нет, это невозможно. Вы, моя бесценная Миллисента, вы верите в меня, знаете об истинности моей любви, и все же, все же… Что можете вы сделать для истерзанной души, натолкнувшейся на такую дилемму? Увы, ни ваши нежные руки, ни ваши прекрасные глаза, ни то, что вы способны совершить, не избавит меня от горя. Нет, я должен умереть. Но, умирая, я оставляю тем, кто идет за мной, невыносимый выбор между правдой и жизнью. Сам я не знаю, что выбрать. Прощайте, обожаемая Миллисента, я ухожу туда, где измученной душе уже не придется терзаться загадками. Прощайте… – Он крепко обнял ее в последнем приступе страсти.
Леди Миллисента почувствовала, как перестало биться его сердце, и тоже замерла. Придя в себя, она сорвала со своей изящной шеи медальон, открыла его тонкими пальца и достала крошечный портрет. Пылко прижав его к губам, она воскликнула:
– О, благородная душа, великий ум! Пусть ты мертв, пусть губы, которые я напрасно целую, больше не шевелятся, частица тебя осталась жить. Она жива в моей груди. Через меня, моими слабыми силами твое послание обязано дойти до людей!
Произнеся эти слова, она сняла с телефона трубку и позвонила в «Дейли фандер».
VI
За те несколько дней, пока газета «Дейли фандер» предоставляла леди Миллисенте защиту от ярости ее мужа и его приспешников, ее рассказ успел вызвать всеобщее доверие. Все вдруг осмелели и дружно признались, что ничего не видели в инфраредиоскоп. Ужас перед марсианами улетучился так же быстро, как возник. Одновременно ожила вражда Востока и Запада, вылившаяся вскоре в открытую войну.
Противостоящие армии сошлись на широкой равнине. Небо почернело от самолетов, ядерные взрывы повсюду сеяли разрушение. Новые орудия выпускали снаряды, самостоятельно, без людского участия, находившие цели. Но внезапно грохот стих. Самолеты попадали на землю. Прекратила пальбу артиллерия. На дальней периферии сражения журналисты, наблюдавшие за взаимным истреблением с присущим их профессии странным любопытством, обратили внимание на наступившую вдруг тишину. Они не могли взять в толк, что произошло. Потом, осмелев, приблизились к полю недавней битвы. Все воевавшие были мертвы, но не от нанесенных врагом ран, – то была неведомая, новая смерть. Они бросились к телефонам и принялись звонить в свои столицы. В столицах, расположенных вдали от поля битвы, успела прозвучать новость: «Бой остановлен…» Но дальше ничего не пошло. Дойдя до этого места, наборщики упали замертво. Печатные станки остановились. Мир охватил всеобщий мор. Нашествие марсиан произошло.
Эпилог
Автор – профессор идейного воспитания Центрального Марсианского университета
По поручению почитаемого всеми великого героя – я говорю, конечно, о нашем царе, Марсианине Завоевателе – я составил вышеприведенную историю последних дней человеческой расы. Величайший уроженец Марса, поймав некоторых своих подданных на сентиментальном, малодушном отношении к лживым двуногим, заслуживавшим уничтожения нашими отважными соотечественниками, принял мудрое решение прибегнуть ко всем имеющимся источникам знания для правдивого изображения обстоятельств, предшествовавших его победоносной кампании. Ибо по его мнению – и, уверен, каждый читатель с ним согласится, – было бы неправильно позволять таким существам и дальше пачкать своим присутствием наш славный космос.
Вообразима ли более подлая клевета, чем обвинение нас в наличии семи ног? И разве можно простить землян, назвавших милую улыбку, коей мы приветствуем меняющиеся события, застывшей ухмылкой? А что сказать о правительствах, терпящих субъектов, подобных сэру Теофилу? Властолюбие, толкнувшее его на гибельный путь, может отличать царя марсиан, и только его. И разве можно сказать что-либо в защиту свободы дискуссий, продемонстрированной дебатами в ООН? Насколько достойнее живется на нашей планете, где все мысли диктует славный Герой Марса, а всем прочим остается только повиноваться!
Здесь описаны подлинные события. Их удалось с огромным трудом восстановить по обрывкам газет и аудиозаписей, пережившим последнее сражение землян и удар по ним наших храбрых парней. Кое-кого удивят некоторые интимные подробности, но, как выяснилось, сэр Теофил без ведома жены установил диктофон в ее будуаре, благодаря чему нам и стали известны последние слова Шовелпенни.
