Дошло до того, что Баудлеру пришлось прибегнуть к медицинской помощи. Врач задавал бесконечные вопросы, стучал миссис Баудлер по лбу деревянным молоточком, щупал шишки у нее на затылке, отворил ей кровь – все без толку. Наконец он произнес:
– Что ж, мадам, боюсь, единственное, что вас излечит, – это edax rerum
[11]. Уповаем на Время, великого целителя.
– Где мне взять edax rerum, дорогой доктор? – осведомилась миссис Баудлер.
– Везде!
Не очень веря в его мудрость (она не раскрыла ему причину своего недуга), миссис Баудлер направилась к семейному аптекарю и попросила edax rerum. Аптекарь покраснел и, заикаясь, пробормотал:
– Леди такое не годится!
Она ушла в недоумении.
Потерпев поражение на одном направлении, миссис Баудлер шарахнулась в противоположную сторону. В обязанности ее мужа входило чтение книг сорта, подлежащего запрету. Изучая счета от книготорговцев у него на столе, она наткнулась на адрес и имя того, кто, судя по поставляемым Баудлеру наименованиям, мог располагать литературой даже на занимавшую ее страшную тему. Закутавшись в шаль, она явилась к нему и смело заявила:
– Сэр, мне нужна книга с инструкциями по партеногенезу.
– Мадам, – был ответ книготорговца, навеянный разглядыванием прелестей посетительницы, не уместившихся под шалью, – партеногенез – это то, чего не будет, если вы подниметесь со мной наверх.
В ужасе и смятении она бросилась вон.
Осталась одна надежда, питавшаяся отчаянной решимостью и отвагой, в наличие которых у себя она не очень верила. Она вспомнила, что муж, работая над своим «Семейным Шекспиром», настольной книгой любого уважающего себя семейства, был вынужден, как ни тяжело это было, читать без сокращений тексты этого несдержанного на язык автора. За запертыми дверцами некоего книжного шкафа хранился «добаудлеровский» Шекспир, где все места, подлежавшие впоследствии вымарыванию, были подчеркнуты для облегчения труда издателя. «Уж конечно, – рассудила она, – среди такого количества купюр я наверняка найду слово «партеногенез», значение которого будет понятно из контекста».
Однажды – мужа как раз пригласили выступить на конгрессе добродетельных книготорговцев – она проникла к нему в кабинет, после длительных поисков нашла в письменном столе ключ от запертого книжного шкафа, отперла роковые дверцы и вытащила самый потрепанный том, содержавший, видимо, самые потайные знания. Но сколько ни листала она страницы, искомое слово не встретилось. Зато ей попалось многое, чего она и не думала искать. Испуганная, но завороженная, испытывая отвращение, смешаннное с интересом, она погрузилась в чтение, забыв о времени. Внезапно она почувствовала, что дверь открыта и что на пороге кабинета стоит муж.
– Боже, Мария! – в ужасе воскликнул он. – Что за книгу я вижу у тебя в руках? Разве ты не знаешь, что с ее страниц капает отрава? Что заразой непристойных мыслей сочится здесь каждая буква, проникая в незащищенный женский ум? Или ты забыла, что задача всей моей жизни – защищать невинных от этой грязи? Беда закралась в самое сердце моей семьи! – И он расплакался слезами унижения, печали и праведного гнева. Осознав свой грех, жена выронила книгу, убежала к себе и там разразилась рыданиями. Но от раскаяния уже не было проку: она прочла слишком много и не могла забыть ни одного прочитанного слова. В голове засели постыдные слова и ужасные картины порочных услад. Час за часом, день за днем ее одержимость росла, чтобы в конце концов смениться неконтролируемым возбуждением, из-за которого ее пришлось поместить в дом для умалишенных. По пути туда она оглашала улицу шекспировскими непристойностями. Когда изрыгаемые ею ужасные слова перестали быть слышны, Баудлер упал на колени, вопрошая Создателя, за какие грехи на него обрушена эта кара. В отличие от нас с вами, он так и не смог найти ответ.
Кошмар психоаналитика
Настройка. Фуга
Судьба бунтарей – основывать новые ортодоксии. Как это происходит с психоанализом, убедительно раскрыто в «Рецепте бунта» американца Роберта Линднера. Надо полагать, у многих психоаналитиков есть свои тайные предчувствия. Вот какой жуткий кошмар привиделся во сне одному из них, твердому ортодоксу, в часы бодрствования.
В зале «Лимб Ротари-клуб», под статуей Шекспира, проводил свое ежегодное заседание Комитет Шести. В комитет входили: Гамлет, Лир, Макбет, Отелло, Антоний и Ромео. Всю эту шестерку при жизни подверг психоанализу врач Макбета Бомбастикус. Еще до того, как врач научил Макбета нормальному английскому, тот спросил его на высокопарном языке тех времен: «Не можешь ли ты исцелить болезнь души?» «Отчего же, могу, – отвечал врач. – Вам всего-то и надо, что лежать на моей кушетке и говорить, а мне – слушать за гинею в минуту». Макбет сразу согласился. Остальные пятеро в разное время тоже соглашались.
Макбет поведал, что в свое время помышлял об убийстве и что видел длинный сон, пересказанный Шекспиром. Ему повезло, он вовремя встретил врача, объяснившего, что Дункан – это идеальный образ отца, а леди Макбет – матери. С некоторым трудом врач убедил его, что Дункан ему на самом деле не отец, и он стал верным подданным. Малькольм и Дональбайн умерли молодыми, и Макбет спокойно унаследовал трон. Он сохранил преданность леди Макбет, и они вместе творили добрые дела. Он покровительствовал бойскаутам, она открывала благотворительные базары. Он дожил до преклонных лет и был уважаем всеми, кроме привратника.
В этот момент статуя, в которой был спрятан граммофон, изрекла: «Все наше прошлое «вчера» лишь только дурням озаряло путь к могиле пыльной». Макбет вздрогнул.
– Чертова статуя! – проворчал он. – Этот Шекспир меня оклеветал. Мы с ним были знакомы в моей молодости, до встречи с доктором Бомбастикусом, и он напридумывал преступлений, которые, как он надеялся, я совершу. Не пойму, почему его надо так чтить. Не персонажи из его пьес, а он сам – первый пациент для доктора Бомбастикуса! – Он повернулся к Лиру. – Разве не так, старик?
Лир был тихоня, не склонный болтать. Несмотря на возраст, он красиво причесывался и опрятно одевался. Он чаще дремал, но вопрос Макбета его разбудил.
– А что, так и есть, – промолвил он. – Знаешь, в свое время у меня была жуткая фобия, направленная против Реганы и Гонерильи, моих дорогих дочерей. Я воображал, что они меня преследуют, что возрождают людоедский ритуал пожирания родителей. Последнее я осознал только после объяснения доктора Бомбастикуса. Так встревожился, что выбежал ночью под сильный дождь и промок до нитки, простудился, у меня был жар, табуретка казалась мне то Гонерильей, то Реганой. Мое состояние усугубляли шут и некий голый безумец, провозглашавший возврат к природе и болтавший глупости про какого-то Пилликока и Чайлда-Роланда. На счастье, мой недуг потребовал вмешательства доктора Бомбастикуса. Он быстро убедил меня, что Регана и Гонерилья не хуже, чем я всегда о них думал, и что мои фантазии вызваны иррациональными угрызениями совести из-за неблагодарности Корделии. После излечения я зажил спокойной жизнью, появляясь только по случаю государственного праздника вроде дня рождения одной из дочек. Тогда я стою на балконе, а толпа кричит: «Трижды ура старому королю!» Была у меня склонность к пышному бахвальству, но теперь, к моему облегчению, это позади.
