Ежегодное соединение Инки с Девой года преследовало, конечно, только религиозные цели. У него имелась жена, чьему старшему сыну предстояло наследовать отцу. В ритуале соединения с девой, нареченной невестой Захатополка, Инка участвовал в роли временного Захатополка. Стать избранной считалось огромной, величайшей честью, и семьи, которым она выпадала, бурно радовались. Сама невеста тоже неизменно ликовала, несмотря на то что ее ждала скорая смерть. Лучшая лирическая поэзия представляла собой песни восторга и торжества на архаическом ритуальном языке, славившие радость невесты при мысли о грядущем попадании в божественный желудок.
Однажды – дело было в первое столетие режима – власть была до основания потрясена чудовищной нечестивостью. Человек, в котором признавали Инку, так сильно влюбился в невесту Захатополка, что богохульственно отказался убить и съесть ее, сохранил ей жизнь и тайно навещал. Наступили ожидаемые последствия. Солнце отказалось подниматься выше, чем в зимнее солнцестояние. Предполагаемый Инка преждевременно состарился, у него выпали волосы и зубы. Всех охватило изумление, отчаяние, темные подозрения. На празднике весеннего равноденствия, отмечавшемся в обычное время, невзирая на низкое солнце, молния, ударившая вдруг с безоблачного неба, убила предполагаемого Инку. Впоследствии выяснилось, что его мать совершила богопротивный адюльтер, поэтому у него не было права на престол. До этого происшествия некоторые умники еще испытывали кое-какой скептицизм, но после он, естественно, сошел на нет.
К священным землям Перу относились также территории, известные при испанцах как Эквадор и Чили. Во всем этом регионе сразу после освобождения Захатополк учредил меры по обеспечению чистоты индейской крови. Белых и негров уничтожили, метисов стерилизовали. Но кое-кто, в ком присутствие чужой крови было неочевидно, уцелел, и время от времени на свет появлялись младенцы с чертами белых или негров. Всех новорожденных обследовали государственные медики, и при обнаружении подобных изъянов родители принуждались к съедению ребенка и к стерилизации. На заре режима такая строгость могла вызвать отторжение. Поэтому такие родители оставались под подозрением и наблюдением тайной полиции. По прошествии двухсот лет любые остатки чужой крови иссякли, и в Святой Земле не осталось никакой другой крови, кроме чисто индейской.
Вне Перу официальная политика была иной. С мексиканцами обращались почти как с равными. Их брали в армию, назначали на официальные посты за рубежом, кроме самых высоких, при условии их чистокровности. Им также позволялось получать высшее образование и даже поступать в университет Куско. У прочих индейцев было меньше привилегий, но считалось, что своими заслугами и они могут добиться признания. К белым же, желтым, коричневым и черным относились как к низшим видам и сознательно доводили их до вырождения. Существовало, правда, кое-какое различие. Чернокожие, никогда не имевшие собственной империи, вызывали презрение, но не страх. Белых и желтых, обладавших некогда своими империями, боялись, и презрение, внушавшееся к ним, подлежало контролю.
Получать образование могли одни индейцы. Все без исключения обязаны были физически трудиться по десять часов в день. На землях Перу поощряли старинную сельскую простоту и тщательно избегали всякого ущерба природным красотам, но весь остальной мир был напичкан современными достижениями индустриализации. Заводы, шахты, огромные горы отходов, зловонные трущобы, дым и копоть – все это считалось нормой для презренной заграницы. Перуанцы верили и учили этому остальной мир, что сами они – дети Солнца, а другие расы – смрадное отродье, шлак. Учение Захатополка о размягчающем влиянии удовольствий использовалось для обличения неиндейского населения. После обязательных десяти часов труда его всячески спаивали и одурманивали опиумом. Брак не признавался, поощрялись беспорядочные связи. Врачам запрещалось бороться со следствием – повсеместным распространением венерических болезней. Любой перуанец, признанный виновным в сексуальной связи с представителем низшей расы, немедленно умерщвлялся. Стражников-перуанцев, необходимых для удержания в узде скотоподобной людской массы, тщательно оберегали от воздействия враждебной среды. Их поощряли наблюдать за тем, как аборигены пожирают горох, и это тошнотворное зрелище служило лучшей возгонкой их патриотизма. В результате болезней и излишеств неиндейское население мира медленно сокращалось. Некоторые провидцы предвидели, что довольно скоро произойдет полное освобождение от людей с некрасной кожей, и представляли себе будущее всеобщего равенства, пока еще недопустимое. Подобные взгляды считались рискованными, на таких утопистов смотрели с подозрением. Губернаторов для других стран отбирали со всей тщательностью, ибо опыт учил, что те, чьей натуре присуща малейшая нестабильность, подвержены различным нервным нарушениям. Некоторые обращались с аборигенами с ненужной жесткостью, у других душевная болезнь заходила еще дальше: они пытались с ними подружиться и обращались с ними почти как со своей ровней. Были среди губернаторов и такие, кто верил в равенство людей и откапывал древние документы греко-иудейской эпохи, проповедовавшие эту диковинную доктрину. С ними приходилось поступать особенно сурово, и в Идеологической школе в Куско были учреждены курсы, целью которых было застраховаться от этой угрозы. Однако с течением времени угроза ослабла, так как меры властей способствовали все большей деградации и оскотиниванию аборигенов других стран. По прошествии нескольких веков превосходство перуанцев стало представляться незыблемым.
Глава III
Трио
Лекции профессора Дриуздустадеса, продолжавшиеся весь академический год, породили острые споры между Томасом и Диотимой, в которых порой участвовала и ее подруга Фрея. Диотима, наслушавшись лекций и начитавшись книг по древней истории, стала испытывать сомнения, удивлявшие ее и лишавшие покоя. Каннибализм, по ее мнению, не был необходим и желателен. Профессор Дриуздустадес объяснял, что отождествление невесты с Луной следует понимать не буквально, а как прекрасную аллегорию. Как-то утром Диотиму посетила ужасная мысль: «Раз союз – только аллегория, то почему бы не быть аллегорией съедению? Почему не заменить живую невесту пряничной?» От этой богохульной мысли она вся похолодела, задрожала, побледнела. Присутствовавший при этом Томас осведомился, в чем дело. Но мысль была мимолетной, и она посчитала неразумным ею делиться. Этим ее сомнения не ограничились. Она раскопала в университетской библиотеке старинный пыльный том, к которому давным-давно не прикасались. В нем содержались занятные рассуждения о веках тьмы, предшествовавших пришествию Святого Захатополка. Ее взволновала их древность: некоторые восходили еще к началу греко-иудейского синтеза. Она наткнулась там, в частности, на учение о том, что симпатии человека не только должны быть обращены на людей его собственной расы, но и распространяться на все человечество. Как оказалось, в давние времена человек с некрасной кожей имел мысли и произносил слова, показавшиеся ей как минимум не менее разумными и глубокими, чем достижения разума захатополкианской эры. У нее возникло подозрение, что нынешнее скотское состояние белых, желтых и коричневых имеет причиной не их генетические недостатки, как ее учили, а устройство жизни, навязываемое перуанским государством. Она почти не делилась своими догадками, но, как она ни старалась, что-то все равно просачивалось.
