– Ты разрываешь мне сердце, Захария, – простонал отец. – Ты проворачиваешь штык в кровоточащей ране! Мало тебе, что против меня ополчился весь мир? Ты, мой сын, присоединяешься к моим врагам! О, ужасный день! Своим бессердечным легкомыслием ты уничтожишь не только меня, под угрозой весь мир! Что ты знаешь о человеческой природе? О диких силах анархии, которые высвободят твои «ветра»? Что, по-твоему, удерживает человека от убийств, поджогов, грабежей, бесчинств? Думаешь, жалкая сила разума способна на что-то повлиять? Увы, ты жил защищенным и ничего не знаешь о темной стороне человеческой натуры. Ты возомнил, что добродетель зарождается в человеческом сердце сама по себе, не догадываясь, что она – неестественный побег противоестественной веры! Той самой веры, которую я старался насаждать. В этот безрадостный час я готов признать, что тем же самым занимались «Северные магниты». Я по-прежнему считаю, что наша вера превосходит их, как полуденное солнце превосходит серость сумерек. Но то, что предлагаешь ты, – даже не сумерки, а чернота, непроницаемая ночь. А ночью творятся черные дела. Если ты посвятишь себя им, то мы с тобой станем еще более непримиримыми врагами, чем «Молибдены» и «Северные магниты»!
Вопреки собственным ожиданиям, Захария откликнулся на эту речь совсем не так, как ожидал его отец.
– Нет! Нет, человечество спасет не организованная ложь. Ты воображал, что созидаешь добродетель, но что ты созидал на самом деле? Богатство Молли Б. Дин! Ты рисовал в своем воображении святую. Но разве святость побудила ее расцарапать лицо Авроре Боре? Святость, что ли, подтолкнула ее маскировать свои финансовые интересы безликой «Амалгамейтед металлз»? Да что далеко ходить! Ты понимаешь, что положил на алтарь своей доверчивости мою жизнь? Что отказывал мне в необходимом лечении, потому что оно не входило в число предписаний твоей секты? Разве ты не видишь, что я – вопиющий пример бед, которые обрушиваются на людей, заменяющих факт догмой? Никогда не поверю, что человеческая природа так дурна, как ты ее рисуешь! Но если ты прав, то не поможет никакая система навязанной дисциплины, ведь те, кто ее навязывает, сами находятся в плену низменных страстей и непременно найдут способ причинять страдания, которых требует их порочность. Нет, ты возводишь в систему зло, и только, а зло, возведенное в систему, страшнее всего того, на что способна необузданная, бессистемная страсть. Прощай, отец! Я тебя люблю, сочувствую тебе, но работать с тобой больше не стану! – И с этими словами он хлопнул дверью.
Беседа Лии с отцом сложилась так же и завершилась тем же. Томкинс и Мерроу-старшие хотели было продолжить работать по-старому, но переменчивый ветер моды дул уже в другую сторону: вере оставались верны совсем немногие, в самых закоснелых пригородах. Томкинсу и Мерроу пришлось расстаться с роскошными штаб-квартирами: миссис Дин и сэр Магнус больше не считали нужным на них раскошеливаться. Оба зависели теперь от добровольных пожертвований горстки правоверных и быстро обнищали.
Сэр Магнус и Молли Б. Дин, понесшие изрядные потери, все же остались богачами и в значительной степени поправили свои дела, начав действовать сообща. Благодаря этому трения между США и Канадой сошли на нет, и правительства с радостью забыли про недавние раздоры. Аврора Бора, не верившая, что ее успех зависел от денег сэра Магнуса, осталась в санатории, где, как и раньше, принимала гостей, только теперь очень редких. Заведение постепенно пришло в упадок, и горстка сохранивших веру с грустью наблюдали угасание ее былого могущества. Самые фанатичные из оставшихся адептов приписывали ее крах зловредному действию молибдена и втайне подозревали ее в отступничестве. Увы, постепенно возобладало гораздо более простое объяснение. Аврора сначала запила, а потом пристрастилась к гашишу. В конце концов бывшую жрицу, впавшую в невменяемость, пришлось отправить в лечебницу для умалишенных, где ей суждено было закончить свои дни.
Захария и Лия, никогда не знавшие нужды и раньше предполагавшие для себя единственный путь в жизни – наследование комфортабельных и хорошо оплачиваемых отцовских кресел, теперь были вынуждены искать заработок. Захария, впечатливший Вагхорна своей способностью переходить на совершенно новую точку зрения, приверженный чтению и накопивший благодаря этому немалый массив знаний, получил по рекомендации все того же Вагхорна скромный пост в министерстве культуры. Поселившись стараниями этого доброхота в крохотной квартирке, Захария и Лия поженились.
Лия погрузилась в домашние заботы, посвятила себя любимому и не имела времени на ворчание, поэтому не тосковала по былой жизни. Захарии привыкание давалось труднее. Раньше решения принимались в два счета, не то что теперь. Как поступить? Чему верить? Он мучился от колебаний, оставшись без надежного компаса, помогающего прокладывать курс. У него возникла привычка к долгим одиноким прогулкам по воскресеньям.
Как-то зимним вечером, возвращаясь усталым под моросящим дождем, в густом тумане, он очутился перед маленькой молельней, где отправляли свой культ считаные сохранившие веру «Молибдены». Они распевали под фисгармонию до боли знакомые слова:
Молибден – металлов чемпион,
Он хорош для всех без исключения,
Все болезни без труда излечит он,
Нет на свете лучшего лечения!
Захария вздохнул и пробормотал себе под нос:
– О, если бы можно было вернуться к былой возвышенности! До чего же трудна разумная жизнь!
